Онлайн книга «Отчий дом»
|
— Возможно, что вам приснилась даже и республика, но я таких снов не вижу, да и вам не советую… А на другой день исправник получил манифест и сопровождающую его бумагу от губернатора, но тоже не сразу опомнился и помедлил, решив сперва посоветоваться с жандармским ротмистром и воинским начальником. А на это тоже потребовалось время… Мода в столицах уже переменилась, а потому в секретном разъяснении к манифесту губернатор предлагал исправнику в случае волнений и беспорядков поступать по всей строгости законов, применяя в крайних случаях вооруженную военную силу. Таким образом, конституция в городе Алатыре оказалась под надзором исправника, жандармского ротмистра и воинского начальника. Весь город пребывал уже в лихорадочном возбуждении по случаю конституции, а она где-то застряла. Наконец, проснувшись поутру 20 октября, жители услыхали малиновый звон большого соборного колокола, а выйдя на улицу, узрели на домах флаги, а на заборах — «Высочайший манифест». День был базарный, и потому в город съехалось много всякого люда из окрестностей. Все горожане высыпали на улицу. Интеллигенция металась от радости и революционного восторга и наскоро совещалась об устройстве торжественного заседания. У лавок, трактиров и заборов с расклеенными на них манифестами собирались толпы народа, то же и на базарной площади, на пристанях и у вокзала. «Парламенты с совещательным голосом» росли как грибы после дождя, совершенно естественно, без заранее обдуманного намерения. И, конечно, вместо тишины и спокойствия был большой веселый праздничный шум, споры и ссоры по поводу совершившегося события. Читали манифест и спорили: конституция это или манифест? Крестьяне добивались узнать, как и что написано про землю, а толковые люди, по силе разумения, объясняли. В соборе отец Варсонофий прочитал манифест с амвона после обедни и приказал трезвонить по-пасхальному [629]. Полиция и жандармы прохаживались по улицам, прислушивались, приглядывались и покрикивали: — Ну, проходите, проходите! Не толпиться! Появились, конечно, и пьяненькие, которые их задирали: — Ничаво ты мне теперь сделать не можешь! Полная свобода царем объявлена. На базарной площади около бакалейной лавочки скандал вышел. Публика собралась: мастер из железнодорожных мастерских манифест разъяснял и называл его конституцией. А тут потребовалось и конституцию объяснить: не понимает публика. — Теперь царь не может все своей волей делать и закона не может постановить без согласья народа. Вот это и написано тут. Послушал эти разговоры проходивший мимо надзиратель полиции и крикнул: — Что ты тут врешь, сукин сын? Про конституцию тут ничего не написано. Мастеровой обиделся: — Я сукиным сыном никогда не был. Моя мать — не сука, а человек, женщина. Может, это у вас мать — сука, а у меня… — Ты у меня поговори — я тебе морду набью! — Руки коротки! Надзиратель вскипел и развернулся, чтобы дать грубияну по морде, по старому способу, но мастеровой увернулся и, нырнув за спины других, закричал: — Граждане! Царем неприкосновенность личности объявлена, а полиция избить личность желает! Публика вступилась, не дала побить: — Сукиных детей теперь нет в Рассее. Граждане теперь! Подошел Ваня Ананькин: — В чем тут дело? Объяснили хором. Ваня возмутился и потребовал составить протокол. — А вы тут что за судья? — вызывающе спросил Ваню надзиратель. — Для порядка есть власти, а вы что такое? Ваня начал отчитывать полицию, а публика гогочет от удовольствия и поощряет Ваню. Подошла толпа рабочих. Возбуждение возрастало. Надзиратель хотел удалиться, но толпа озорничала: — Не выпускайте! Протокол надо на него составить! Надзиратель выхватил из кобуры револьвер, но его обезоружили. — К исправнику его ведите! Пусть протокол составят, что в людей хотел стрелять… Вот они что делают! Сволочи! — На мирных граждан оружие обнажают! К исправнику его, сукиного сына! — Я не отказываюсь. Ведите к исправнику… Повели к исправнику. Вся улица побежала следом, а по пути толпа любопытных все росла и росла… Видя, что Ваня Ананькин идет во главе, встречная интеллигентная публика стала примешиваться к толпе. Подмешивались мелкие чиновники, приказчики, ребятишки с матерями. Какой-то пьяный рабочий сорвал с женщины кумачовый платок и привязал к палке: получалась демонстрация с красным флагом. Подошли к дому исправника, на крыльце два стражника. Ваня вступил в объяснения, потребовал, чтобы его пропустили в квартиру исправника… А народ бежит и бежит со всех концов. Ваню, в конце концов, допустили, но отобрали у него револьвер, который принадлежал надзирателю и теперь должен был играть роль вещественного доказательства. Пропустили, но не выпустили и, может быть, к его счастью. Кончился этот пустяк трагически. Неожиданно растворились ворота дома, и публика увидала во дворе солдат. Вышел фельдфебель и крикнул: — Расходись по домам! Если три раза прикажу, не разойдетесь, огонь открою! Публика ответила хохотом. Из толпы начали острить: — Ах ты, Аника-воин [630]! — Второй раз приказываю: разойдись! — Не посмеешь! Третьего предостережения даже не заметили за шумом толпы. И вдруг — залп из винтовок. Точно горсть гороху бросили на железный лист… Толпа бросилась врассыпную, а на лужке против дома исправника корчился в судорогах босой мальчик лет десяти… Мальчика подобрали и унесли… Ваню Ананькина вечером выпустили. Его привлекли к делу в качестве подстрекателя… Так зловеще началась конституция в Алатыре… Интеллигенция попыталась собраться в зале городской думы для торжественного заседания, но появился исправник с нижними чинами и предложил разойтись. |