Онлайн книга «Ты »
|
– Любой лед подойдет. – Чертовски любезно с твоей стороны, Джозеф. А ты что будешь, радость моя? – Водку с содовой. – Легко и просто, – улыбается мне Пич и наконец-то сваливает. В дверь влетает какой-то урод с пакетом «кокса», а за ним еще толпа бездельников. Чувствую себя, как Бен Стиллер в «Гринберге», – не ко двору и не ко времени. Все вокруг знают тебя, но ты даже не думаешь меня кому-то представлять. Это ранит. И злит. Спасает лишь то, что ты и сама ни с кем не общаешься. Вокруг болтают без умолку: «Помнишь весенние каникулы на Багамах? Тебе надо послушать Тома Уэйтса на трезвую голову. Помнишь весенние выходные, когда у тебя не получилось попасть в Пембрук? Тебе надо послушать Тома Уэйтса упоротым. Помнишь, у нас был препод, который вытащил нас на экскурсию по кладбищу, мы еще тогда насобирали грибов? Давай с нами на Багамы! Все едут». Я не говорю на их языке, спасает только водка. – Что скажешь, Джозеф, лед не слишком крупный? – цедит Пич с мерзкой ухмылкой. Она оттесняет нас в кухню. Та просто огромная. Трудно не пялиться по сторонам. В жизни своей таких кухонь не видел – только в кино про идеальное убийство, где богатый ревнивец Майкл Дуглас решает прикончить свою жену Гвинет Пэлтроу за измену с бедным художником. Кругом сталь и мрамор. Кухонный «остров» размером с небольшую машину. Я не помню, чем заканчивается то кино, но чувствую, что это почему-то очень важно. Не знаю, куда деть взгляд: на Пич смотреть глупо, на тебя – еще хуже. Случайно замечаю коробку с компакт-диском. Хвала небесам, это «Ханна и ее сестры». – Классная музыка, Пизч. – Пич, – поправляет она. – Пич! – одергиваешь меня ты, а я начинаю понимать, почему мистер Муни разочаровался в женщинах. – Прости. – Нравится, Джозеф? – Один из моих самых любимых фильмов. Но эта длинная сучка меня уже не слушает, а обнимается с какой-то девицей, которую «сто лет не видела». Я хочу, чтобы все исчезли и мы с тобой остались одни. Увы, ты не смотришь на меня и пьешь. Пьешь-пьешь. Бек, я нравлюсь тебе? Или ты хочешь, чтобы я был как эти упоротые бездельники в футболках «Аркейд файр» в столовой? Господи, надеюсь, что нет. Я так сильно сжимаю коробку с диском, что она трескается у меня в руках. Откладываю ее. А Пич тут же подхватывает. – Мне тоже нравится этот фильм, Джозеф. Я смотрела его тысячу раз. – А я – миллион. Черт! Зачем я с ней соревнуюсь? Пич говорит, что я победил, и смотрит на тебя, словно одобряя твой выбор. Ты расцветаешь. А мне хочется плюнуть в морду этой стерве. Какого хрена она крутила носом и мучила тебя столько времени? Могла бы сразу меня принять. – Лучшее кино Вуди Аллена, – мурлычет Пич. – Каждая сцена – шедевр. – И каждая песня, – добавляю я и кидаю диск на стол. Ты трогаешь меня за руку. – Какая твоя любимая сцена, Джо? – Последняя. Когда Дайан Уист сообщает, что беременна. Я романтик. Ты уже пьяненькая и смотришь на меня с нежностью. Но тут снова влезает Пич: – Ты шутишь, да? Она хохочет, ты отводишь глаза. Ехидная, мерзкая сучка! Вот уж кого точно не назовешь мягкой и пушистой. Даже несмотря на волосатые руки. – Нет, не шучу. Мне нравится кадр, где они отражаются в зеркале. Их поцелуй. Я тоже уже не совсем трезв, и мне насрать на эту стерву, потому что ты считаешь меня «особенным, ярким». Пич не унимается: тычет пальцем в треснутую коробку с диском и трясет головой. Ты касаешься моей руки, но без нежности, а словно с опаской. Любители самодеятельного пения уже выводят My Sweet Lord, какой-то идиот гремит тамбурином, а я вспоминаю, что сын Джорджа Харрисона учился в Брауновском университете. И от этого почему-то становится совсем тоскливо. – Так, значит, последняя сцена, да, Джозеф? – Да. Я не вижу тебя. Где ты? – Забавно. Это единственная сцена, которую Вуди не хотел включать в фильм. Вуди? Она назвала его Вуди?! – Не может быть. – Но это так. – Что-то не верится… Кто мог ему указывать? – Мой дедушка. Он сказал Вуди, что нужен счастливый конец. Тот, конечно, заартачился, однако на студии все решал дед. – То есть твой дедушка – не Сэлинджер? Пич смотрит на тебя, ты вздыхаешь. – Надо же! Твоя любимая сцена – единственная, которой не должно было быть в фильме. – Пич, а есть газировка? – вмешиваешься ты. – Да, посмотри в холодильнике. Там целая упаковка «Домашней содовой». Она смотрит на меня с мерзкой усмешкой палача. Я поднимаю бокал. – За твоего дедушку. Пич ставит свой бокал на стол. – За монстра, который штамповал сопливые хеппи-энды, терпеть не мог собственных детей и собственноручно запорол кучу голливудских шедевров? Нет-нет, ни в коем случае, Джозеф. Это фиаско. Уверен, ты сейчас вспоминаешь Бенджи. Черт! Даже я вспоминаю Бенджи. Ты поднимаешь свой бокал. В нем не содовая, а что-то красное. Клюквенный сок. Значит, ты выбрала меня. И ты наконец поправляешь эту сучку: – Он Джо, а не Джозеф. Я люблю тебя. И еще выше поднимаю бокал. Ты сделала свой выбор. – За тебя, Пич, – говорю я самым почтительным тоном, который приберегаю для придирчивых старух. – И твою чудесную лекцию по моему любимому фильму. Ты пожимаешь плечами, мол, «да, он очень милый». Все-таки я сумел подсластить пилюлю. – Серьезно, Пич. Такие истории я готов слушать часами. Обожаю Вуди Аллена. – Долгие посиделки и болтовня о фильмах – пожалуй, единственное хорошее, что было в университете. Тебе понравилось бы. Джозеф. Вместо того чтобы врезать ей по роже, я поднимаю еще один тост. Она не делает ни глотка, пялится в свой бокал с сангрией и спрашивает тебя, написала ли ты Чане, что здесь какой-то Леонард. Ты опять извиняешься, и опять все по кругу. Выуживаешь свой телефон, однако написать ничего не можешь – слишком много выпито. Пич поднимает одну бровь. Родители наверняка летом посылали ее в актерский лагерь в тщетной надежде взрастить вторую Гвинет Пэлтроу, но научилась она там лишь сидеть на диетах и оскорблять людей вроде меня. Ненавижу ее! И только она отворачивается, мне в нос прилетает кубик льда. Я чуть водкой не поперхнулся. Поднимаю глаза и вижу прямо напротив, через стол, знакомую девицу. – Я тебя знаю! – верещит она. – Неужели? |