Онлайн книга «Утонувшие девушки»
|
– Она надежная… она присматривает за мной… она тихо поет, чтобы другие не услышали. – Какие другие? От непонятного резкого диссонанса слова будто рассыпались на кусочки. Энджи покачала головой. – Не знаю, я их не вижу. Везде темно. Она перестала петь. – Ладно, дыши, вдох, выдох, расслабляйся. Она с тобой. Вокруг безопасно. Других нет. Она снова поет. Что ты слышишь? Рот Энджи чуть слышно произнес, будто сам собой: – А-а-а, а-а-а, были собе котки два… А-а-а, котки два, шаробуры обе-два… – А что это означает, Энджи? Ты понимаешь смысл? Она продолжала напевать, и от мелодии в голове словно разлетелись солнечные зайчики: – Жили-были два котенка… А-а-а, а-а-а, два котенка, оба серые в полоску… Спи-усни, спи-усни, угомон тебя возьми… Хочешь с неба звездочку?.. Все дети, даже шалуны, закрыли глазки, только ты не спишь… – Колыбельная, – тихо сказал Алекс. Голос его звучал издалека, из другого времени и места. – От нее ты засыпаешь еще крепче и погружаешься глубже. Кто поет колыбельную? – Она. – Кто она? Свет раскололся о темноту, точно разбитое зеркало. Пульс Энджи участился. Ей захотелось проснуться. Здесь плохо, страшно… – Все хорошо, Энджи, все хорошо. Ты в безопасности. Тебе приятно. Она поет песню. Можешь услышать слова, мотив? Спой еще. Она кивнула. Тепло снова возвращалось, охватывая ее, и Энджи прошептала: – А где рано пшиде свит, кшезицови бедзи встыд, це он заспал, а не ты… Спи, сам месяц зевает и вот-вот уснет. А когда придет утро, ему будет стыдно, что он заснул, а ты нет… Она замолчала, ничего не понимая. – Что она делает? – Держит меня за руку. – А как она выглядит? Энджи заметалась, мотая головой из стороны в сторону. Темно. Совсем темно. В память вдруг прорвался чей-то образ. – Мужчина в комнате. На ней. Лежит на ней сверху. Он… – От слез защипало глаза. Энджи вцепилась в подлокотники. – Он сопит, как собака. Он на ней сверху, как собака. Странно дышит… это плохо, плохо! – Она зажала уши. – Уходи! Слезь с нее! Перестань! – Все нормально, давай выйдем оттуда. Иди к двери. Открой дверь. Ты можешь это сделать? Энджи покачала головой: – Заперто. – Она задышала чаще: – Уходи! – Ладно, ладно, я даю тебе волшебный ключ. Я хочу, чтобы ты открыла дверь волшебным ключом и вышла за порог. Энджи взяла ключ, который вдруг лег ей в ладонь, – большой, бронзовый, как из ее любимой книги сказок. Она вставила ключ в замок и со скрипом отворила большую дверь. Свет – белый, яркий, слепящий – ворвался внутрь. – Иди в дверь, Энджи. Но она повернулась, глядя в темноту комнаты, и протянула руку. – Пойдем, – прошептала она. – Пойдем в рощу поиграть! – В другой руке у нее вдруг оказалась корзинка. – Естешми яго́дки, чарне яго́дки… – А что это значит, Энджи? Она начала напевать: – Мы ягодки, черные ягодки… Мы ягодки, черные ягодки… – Для кого ты поешь? – Она должна прийти поиграть. Мы пойдем в рощу, под большие тамаринды. С корзинками. По ягоды. – Кто должен прийти поиграть? Та женщина, которая пела? Нет, нет, нет… В груди у Энджи все сжалось, виски стиснуло. Она замотала головой, все сильнее и сильнее. Она отчаянно рвалась вперед, а осока и куманика резали ей ноги до крови. Она пробивалась сквозь кусты, бежала под деревьями и вдруг очутилась на холодной улице, покрытой снегом и увешанной рождественскими гирляндами… «Убегай! Беги!» Идет снег. Энджи часто, тяжело дышала. – Что происходит? – Он идет. Большой рыжий дядька и еще другие. Гонится. – А куда ты бежишь? – Темно. Там темно. Иди! Иди сюда! Забирайся внутрь! Мне нужно забраться и сидеть тихо, как мышка. – Ладно, забирайся внутрь и скажи мне, куда ты забралась. Она замотала головой. Слезы полились по щекам. Энджи задыхалась. – Большой сверкающий нож. У него нож… Она закричала, зажав руками уши. Боль резанула по лицу. – Кровь! Повсюду кровь! Она смутно расслышала слово «три». Затем громче: – Три! Два. Один. Энджи, ты возвращаешься, – сказал Алекс. – Ты просыпаешься. Тебе легко и хорошо. Тебе удобно в кресле. Ты в доме Алекса Страусса, в безопасности. Все хорошо. Открыв глаза, Энджи сразу уставилась на руки. Кровь, покрывавшая их, липкая, горячая и влажная, исчезла. Она медленно перевела взгляд на Алекса. Профессор был заметно взволнован. Ее рука сама взлетела к лицу. – Мой рот, – проговорила Энджи. – Меня же порезали! Ножом. – Кто? – негромко спросил Алекс. – Кто тебя порезал? Энджи прерывисто дышала. На верхней губе выступили бисеринки пота. – Не знаю, Алекс. Я вообще не знаю, как это понимать. Мне всю жизнь говорили, что я получила травму в аварии. Профессор заварил свежего чая. Энджи некоторое время сидела, глядя на пляшущие в камине языки пламени. На нее наваливалась страшная усталость, мешавшая разобраться в том, что она только что видела… В том, что когда-то произошло… – Таких воспоминаний у тебя раньше не было? – спросил профессор, подавая ей чашку. – Только маленькая девочка. Но она казалась скорее галлюцинацией, чем воспоминанием. – А женщина, песни? Энджи покачала головой: – Польские слова приходили в голову, только когда появлялась девочка в розовом. – Что-то произошло, Энджи, когда ты была маленькой, в возрасте девочки, которая тебе грезится. Энджи вскинула глаза на Алекса. – Думаете, родители солгали об аварии? – Повторяю, всякий раз, вспоминая прошлое событие, мы создаем воспоминание заново, и иногда в память имплантируется… нечто не соответствующее действительности. В результате возникает искажение… – Он помолчал. – И когнитивный диссонанс. Энджи вытерла верхнюю губу. Ее руки слегка дрожали. – Мы в любой момент проведем новый сеанс, если хочешь. Можем попробовать проникнуть глубже и задержаться подольше. Сейчас мне пришлось вывести тебя из транса, ты входила в стрессовое состояние. Энджи рассеянно пила чай, думая о том, что ей рассказывали об Италии, об аварии. О путанице с датами на фотографиях, о смятении на лице отца, когда она завела разговор о несовпадениях, о странных словах матери в лечебнице… |