Книга Голубые огни Йокогамы, страница 98 – Николас Обрегон

За дверью играла тихая музыка, которую Ивата никогда прежде не слышал. Он робко постучал.

— Войдите! — раздался женский голос.

Он открыл дверь и вошел. Эми Хаяси оторвала взгляд от бумаг и посмотрела на него.

— Снова здравствуйте, — сказал он.

— Привет, — ответила она.

Их разделяли теплый солнечный свет и тишина.

— Вы ищете Дэвида? — поинтересовалась Хаяси. Ивата отрицательно покачал головой. — Я поняла. — Она слегка покраснела. Потом бросила взгляд на свои бумаги и просто сказала:

— Давайте пройдемся?

— Было бы здорово.

* * *

Ивата и Хаяси шли по Аллее философов, передавая друг другу пакет с семечками. Туристы фотографировали живописный ручей, струившийся вдоль дороги под нависавшими над ним деревьями. Когда Хаяси говорила, то сопровождала свою речь бурной жестикуляцией.

— Акаси был на специальном задании. Он глубоко внедрился в структуру «Детей Черного Солнца». И он многое сделал для того, чтобы стать самым доверенным из солдат Такаси Андзаи. Однако он погрузился во все это слишком глубоко и сам обратился в новую веру. Он начал верить в мифы о конце света. В то время у секты начались немалые проблемы — ее уже лишили официального статуса религиозной организации, и ей вот-вот грозило банкротство. Акаси получил от Андзаи особое задание: выследить Кейко и всех, кто мог выступить на стороне обвинения.

— А что было потом?

— Он так и не отказался от выполнения своего «задания». Он убежден, что Андзаи снова возродит культ, и искренне верит в то, что бог Тескатлипока разрушит мир, если не выплатить ему долг кровью.

Ивата остановился у торгового автомата и купил две баночки холодного кофе.

— Как он вообще может жить такой жизнью? Одновременно в сегодняшнем дне и в каких-то древних мифах?

Уголки рта Хаяси дрогнули, и она пожала плечами.

— Люди издавна использовали мифы, чтобы объяснять необъяснимое.

— Сможем ли мы когда-нибудь выяснить, что вызвало у него разрыв с реальностью?

— Сложно сказать. Однако он довольно долго принимал ЛСД. Это не тот наркотик, к которому быстро вырабатывается привыкание, однако Акаси определенно страдает расстройством восприятия, вызванным постоянным приемом галлюциногенов. Фактически его галлюцинации продолжаются непрерывно. Информация переполняет кору головного мозга, прошлое и настоящее сливаются воедино, а окружающие предметы начинают мерцать, то появляясь, то пропадая. Возможно, Акаси интерпретирует реальность как неподвижный посторонний мир, который мы с вами воспринимаем как данность. Это, должно быть, очень страшно.

«Реальность — для выживания, фантазия — для жизни», — сказал про себя Ивата.

Где-то вдалеке лаяла собака. Он вспомнил лицо Акаси, нависавшего над ним, и вновь почувствовал, как лезвие разрывает его плоть. Это воспоминание не вызвало у Иваты никаких неприятных ощущений. Но почему-то ему захотелось коснуться шрамов, скрытых одеждой.

Они обогнули группу пожилых туристов, суетившихся вокруг особенно живописной рощицы сакур. Хаяси смяла пустую банку и сунула ее в карман.

— Эми, я хотел поблагодарить вас. Ваше заключение об Акаси произвело в суде настоящий фурор.

— Я очень рада, что они не посадили вас в тюрьму, — улыбнулась она.

Некоторое время они шли в молчании.

— Могу я задать вам личный вопрос? — Она пристально взглянула на него. — Что вы чувствовали, когда поймали его?

— Ну… не знаю. Я помню, как сидел в больничной палате и плакал без какой-либо видимой причины. Это была очень странная реакция.

— Если я вправе это сказать, то, мне кажется, это совершенно нормальная реакция.

Придорожный ручей все так же весело журчал. Три кошки, с трудом цепляясь за обнажившиеся корни дерева у самой воды, пытались поймать карпа. Ивата и Хаяси остановились, залюбовавшись ними.

— Косуке? — произнесла она, будто пробуя его имя на вкус.

— Да?

— Все в порядке?

— Вроде да, — пожал он плечами. — А по правде говоря, не знаю.

— Что вы чувствуете, думая о Хидео Акаси?

Заметив, что на них кто-то смотрит, кошки прекратили свою охоту.

— Не знаю. Какую-то странную связь. Или просто жалость.

— Стоящие на обрыве редко осуждают упавших.

— Старая поговорка?

— Вообще-то я только что ее придумала.

— Хотите сказать, что психа может поймать только другой псих?

Она бросила в него семечку.

— Вы совсем не псих.

Они приостановились, чтобы дать туристам возможность сделать фотографии, и улыбнулись друг другу. Ивата подумал о фотографиях. Он вспомнил, как раньше любил фотографировать. Для него это символизировало саму жизнь, продолжение чего-то, присутствие в мире вещей, достойных того, чтобы сохранить их.

— А вы никогда не думали, что вся беда в том, что у вас дурацкая работа? — спросила Хаяси.

Ивата искренне рассмеялся.

— В любом случае с ней покончено.

Она удивленно взглянула на него.

— И чем же вы займетесь?

— В любом случае чем-то другим.

— Я так за вас рада!

Они подошли к концу тропы, откуда начинался старый мощеный спуск по холму, ведущий обратно в город. Под ними раскинулся Киото, местами накрытый черными тенями, а местами залитый персиковым светом.

— «Городские огни…» — прошептал Ивата.

— Прошу прощения?

— Ничего. Просто песня, которую я никак не могу выбросить из головы.

Старая женщина сметала листья с порога дома, который стоял у древнего каменного моста, покрытого толстым слоем мха. Над ручьем низко нависали ветви, а листья придавали воде еловый оттенок.

Ивата и Хаяси видели, как дети пускают петарды, — клубы пороха окутывали их, как облако духов. В этот день здесь отмечали Обон — буддистский день мертвых. Взрослые развешивали на домах фонарики, призывавшие домой духи предков, прибирали на могилах и предлагали духам угощение в знак единства всех поколений семьи. По окончании праздника зажженные фонарики пускали по реке в сторону озера Бива. В горах, окружавших город, зажигали высокие костры. А после мертвые возвращались в свой мир, а живые продолжали жить.

— Эми, вы помните, как мы познакомились?

— Да.

— Вы предложили мне кофе, а я отказался.

— Да, причем в грубой форме.

— Могу ли я теперь пригласить вас на чашечку?

Она улыбнулась.

— Мы только что пили кофе.