Книга Сеть Сирано, страница 37 – Наталья Потёмина

Четвертого — был сильный дождь. Я, естественно, под него попала. Шла из булочной, а дождь мне навстречу. Такой молодой, а уже такой наглый. Всю меня облапал. До самых трусиков. Иду, матерюсь, жизни радуюсь. Лужи такие теплые! Босоножки в руках. Ура! Скоро лето.

За угол заворачиваю, смотрю — Илюшина машина. И ладно бы я еще сухая была! Можно было развернуться и убежать. А я мокрая, как курица. А в стране, как назло, свирепствует птичий грипп.

Илюшенька меня тоже сразу заприметил. Выбежал из машины и навстречу. А в руках зонт, большой такой и надежный. И сам Илюшенька такой родной и повелительный:

— Садись скорей в машину, простудишься!

Хвать за локоток и поволок. А я послушная, как промокашка. А он дверь в машину открыл и меня внутрь затолкал. А я сижу, зубами клацаю, хотя нехолодно совсем. А он мне под ноги газетку подкладывает, чтоб с меня в его стерильный салон воды не натекло. А я послушно ноги поднимаю, чтоб ему удобней. Черт! Если б не эта газетка…

— Ты меня избегаешь? — спросил он.

— Избегаю, — сказала я.

— На звонки не отвечаешь?

— Не отвечаю.

— В университет не ходишь?

— Не хожу.

— Почему?

Только теперь я решилась посмотреть ему в глаза.

Глаза были все те же. Только, может быть, немного более усталые.

Зато галстук новый.

— Классный галстук, — сказала я, — тебе идет.

— Прости меня, Олененок, — он положил мне руку на колено и попробовал продвинуться выше.

Несовпадение слов и действия произвело на меня какое-то странное, новое впечатление. Как будто было произнесено слово не из той песни. Или не из той оперы? Еще каких-то пару недель назад я бы на это не обратила внимания. А еще эта газетка!

Я молча переложила его руку со своего колено на его.

— Там ее и держи, — сказала я.

И тут он на меня как набросится!

Олененок! Олененок! Типа: как это все случилось? В какие вечера? Три года ты мне снилась, а встретилась вчера! Не знаю больше сна я, мечту свою храню. Тебя, моя родная, ни с кем я не сравню…

Конечно, вся его пурга была ни разу не в стихах, но смысл от этого не поменялся и дошел до меня довольно четко.

— А как же супруга? — не выдержала я.

Илюшенька умолк на полуслове, как сбитый летчик. Но на то она и пуля, чтоб вся в меня. А я никогда особым умом не отличалась. Думать же надо, прежде чем говорить. А вот думать-то мне как раз и не хотелось. Опять же газетка. Сильно раздражала.

— Ну я, пожалуй, пойду? — сказала я.

— Это твое окончательное решение? — спросил Илья.

И тут я поняла, что от моего ответа, в общем-то, ничего не зависит. Все будет так, как он захочет. Так было всегда. А что сейчас изменилось?

Окна машины были закрыты, стекла изнутри покрылись плотным туманом. Вот уже целых десять минут мы дышим с Илюшенькой одним и тем же воздухом. Буквально изо рта в рот. Из носа в нос. Из уха в ухо. Еще чуть-чуть и на фиг сдамся. Силы у меня не железные. Вот-вот растают.

Я собираю остатки воли в кулак и пробкой выскакиваю из машины.

— Газетку убери! — находясь в безопасности, кричу я, — супруга увидит, заругает!

А сама бегом в подъезд и мимо лифта на второй этаж. Там из окна весь двор, как на ладони. Илюшина машина еще минут пять стояла на приколе, а потом забурчала еле слышно и тронулась. Илья красиво обогнул клумбу, выехал за ворота и поплыл в пелене дождя грозе навстречу.

Над крышей соседнего дома на секунду выглянуло солнышко и тут же пропало. Где-то далеко загремело, где-то совсем близко засверкало, и тут же дождь вырвался из-под небесного контроля и с удвоенной силой принялся отбивать по лужам свою жизнерадостную чечетку.

Тра-та-та-та… Тра-та-та-та… Это уже не дождь, это моя мама ему в такт молотила по клавишам. Я неслышно открыла своим ключом дверь и тихонько заглянула в ее комнату.

Пианистка, блин. Первый концерт Чайковского. Подсела, старушка, на «Румбу» по полной. Знакомится с мальчиками с утра до вечера. Скоро ее с работы выгонят. Но, кажется, это ее мало волнует. Просто перейдем на хлеб и воду. Но ее и хлебом не корми, дай только с пацанами пообщаться. О чем? Я не понимаю, о чем с ней можно разговаривать? А они, как пчелы на мед! Тучами! Тучами слетаются!

— Мама! — заорала я, — я хлеб принесла! Пойдем чай пить!

Мне показалось, что она вздрогнула. Нет, она не вздрогнула так, как это бывает, когда кто-то подкрадывается из-за спины. Она стушевалась! Причем так явно, что даже я, знатная тугодумка, это заметила.

— Иду, Оленька, иду! — мама моментально прикрыла свою лавочку и повернула ко мне свое раскрасневшееся лицо.

Какие интересные новости! Буквально тайны мадридского двора!

— Что там на улице? Кажется дождь? — спросила она, заходя на кухню.

— Нет, снег! — почему-то вспылила я.

— Да ты вся промокла! — заметила мама, — иди скорей переоденься, а то заболеешь!

— Пожалуй, я душ приму — сказала я, — что-то действительно познабливает.

Снова попав под дождь, на этот раз домашний, уютный, я не могла ни вспомнить об Илюшеньке. Хотя надо признаться, что за все время нашей разлуки я ни на минуту о нем и не забывала. Опаньки! Оговорочка по Фрейду, надо же так сказать — «нашей разлуки». Разлука, милая моя, предполагает встречу впереди. И какую встречу! Нежданную! Волнующую! Незабываемую! Признайся, ты именно этого хотела?

Да, я этого хотела. Но я никак не могла на это рассчитывать. Я честно рассталась с ним на всю оставшуюся жизнь. Ушла, хлопнув дверью, в полную вакуумообразную пустоту, и если бы не мама со своими глупыми затеями, неизвестно, чем бы все закончилось.

Мама! Дорогая моя и любимая. Спасибо тебе за все. Я недурно развлекалась последние две недели, и только благодаря тебе поняла, что мир оказывается большой. Гораздо больше одной взятой наугад квартиры. И даже больше дома. И района. И города. Мир — он громадный! И, как ни странно, круглый. И если я сейчас нахожусь в одном из его клинообразных секторов, где полновластно царствует единственный мой человек, то это еще не фатально. На то он и клин, что его можно вышибить другим клином. Если, конечно, не лениться. А самое главное, не поддаваться на уловки хитрых и многоопытных автомобилистов.

Помню, как сейчас: рубашечка на нем розовенькая, галстучек в элегантную крапинку, костюмчик с оттенком утреннего безнадежного тумана, и сам — благоуханен, пылок, свеж, ну просто сакура в цвету. Сижу, любуюсь. Глаз отвести не могу. Это сейчас. Через душ. Закрытыми глазами. А в машине даже поднять их не решилась. Может быть только один раз. На прощанье.

С чего это он вдруг решил, что ему все можно? Хочу — отдаляю, хочу — приближаю, метроном хренов. Думает, пальцем поманил, и она, дура невезучая, сразу и побежала? Нет, теперь мы ученые. Ученые, хоть и без диссертации. Сапожница без сапог. Влюбленная без любимого. Шило без мыла. Редька без хрена. Лучше сразу б пристрелил, чтоб я не мучилась так.