Книга Мертвецы не катаются на лыжах. Призрак убийства, страница 54 – Патриция Мойес

Генри повел ее в помещение, которое называлось здесь комнатой отдыха, хотя никто никогда там не отдыхал. Это было маленькое помещаение, заставленное большими темными креслами и столами в стиле ар-нуво из светлого блестящего дерева. Инспектор включил свет – сумерки быстро сгущались – и закрыл дверь.

– Сядьте.

– Спасибо, я лучше постою, – тихо ответила Каро.

– Как угодно.

Генри сел в кресло и закурил. Он предложил сигарету и Каро, но та покачала головой.

– Видите ли, – начал он после нескольких секунд раздумья, – мне бы очень хотелось, чтобы вы мне все рассказали. Будет лучше, если вы сами сбросите с плеч этот груз, нежели подвергенесь моим расспросам. Мы ведь все равно узнаем, вы же понимаете.

Каро молчала.

– Эта записка, которую Роджер якобы написал в Танжере… – продолжил Тиббет. – Римская полиция установила, что она написана вашим почерком.

– Какая записка? Не понимаю, о чем вы говорите.

Генри достал из кармана опись багажа Роджера и протянул ее Каро оборотной стороной вверх.

– Это вы писали?

– Не помню.

– О, дорогая, вы все усложняете, – вздохнул Тиббет. – Ну, по крайней мере, то, что вы сами расписались в книге регистраций отеля, вы не будете отрицать?

– Не буду, – нехотя признала Каро.

– Тогда вы написали и это. – Он постучал пальцем по описи. – А также вы пытались – не очень успешно – скопировать почерк Роджера в записке, которую мы нашли в бумажнике Хозера.

Каро, глядя ему прямо в глаза, заявила:

– Докажите.

– Послушайте, Каро, – в отчаянии воскликнул Генри, – я не жажду вашей крови, можете мне поверить, – и крови Роджера, кстати, тоже. Но подлог – деяние очень серьезное, и если вы не представите хоть какого-то объяснения…

Он замолчал. Каро, стоявшая за спинкой одного из больших кресел, опустила свою коротко остриженную светловолосую голову и принялась нервно выщипывать плюшевую шоколадно-коричневую обивку, но по-прежнему молчала.

– Господи! – раздраженно воскликнул инспектор. – У меня есть все основания передать вас в руки Спецци и предоставить вам вариться в собственном соку.

Каро подняла голову, взгляд ее голубых глаз был трагическим.

– Пожалуйста, Генри, – умоляюще произнесла она. – Я не могу вам ничего расскать. Просто не могу.

– Одно вы можете сказать: вы все еще любите Роджера?

– Конечно.

– Не решили ли вы случайно, что предпочитаете Пьетро Веспи? Нет?

– Разумеется, нет.

– В таком случае, – продолжил Тиббет, – если вы не скажете мне правду, я вынужден буду считать, что вы либо сумасшедшая, либо преступница. Кстати, что делал Роджер в комнате Хозера вечером накануне убийства?

Видно было, что Каро страшно испугалась.

– Не знаю, – ответила она.

– Но вы знали, что он там был.

– Нет. Не знала. Вы навязываете мне свои слова!

Наступила тишина. После долгого молчания Генри сказал:

– Мне очень жаль, Каро, но я ничего не смогу для вас сделать, если вы будете продолжать в том же духе. Отныне вами займется капитан Спецци со своими ребятами, и единственное, что я могу вам посоветовать, – нанять хорошего адвоката, причем немедленно. Он вам понадобится в ближайшее время.

– Я могу сама о себе позаботиться, – ответила Каро.

– Это, дитя мое, как раз то, чего вы явно не умеете делать, – возразил Тиббет. – Даже Роджеру хватило здравого смысла говорить правду, когда его допрашивали.

– Неужели? Это он вам сказал, что был в комнате Хозера?

– Не ваше дело, – перебил ее Генри. – Идите. С меня довольно. Надоело мне все это. Если одумаетесь, дайте мне знать.

С минуту Каро колебалась, и инспектору показалось, что девушка что-то хочет сказать, но она передумала, быстро развернулась, выбежала из комнаты и помчалась вверх по лестнице.

В холле стояли Джимми и Пьетро.

– Что с Каро на этот раз? – спросил Джимми, глядя вслед удаляющейся фигуре.

– Потеря памяти, – коротко сообщил Генри. Он был утомлен и разочарован.

– Мисс Каро плохо себя чувствует? – участливо спросил Пьетро.

– С ней все в порядке, – ответил Тиббет. – Просто немного расстроена.

– Я уже это понял. – Выражение лица Пьетро стало озабоченным. – Когда она только приехала сюда, то так хорошо каталась на лыжах и была веселой. Но после этого убийства… Я тревожусь. Не понимаю.

– С ней все в порядке, – повторил инспектор, а Джимми спросил:

– Вам действительно надо идти, Пьетро? Останьтесь, выпьем еще.

Инструктор посмотрел на часы.

– Нет-нет, – сказал он, – уже почти полшестого, видите? Я имею… как это сказать по-английски? – свидание в деревне. – И он ослепительно улыбнулся.

– Совсем темно, – заметил Джимми. – Луна еще не взошла. Как вы поедете?

– За меня не беспокойтесь, – непринужденно ответил Пьетро. – Я много раз спускался здесь в темноте – не так быстро как днем, конечно. Но вы можете пойти со мной и посмотреть, как я буду отъезжать, – увидите, что я в порядке.

– Ладно, – согласился Джимми. – Генри, не хотите подышать свежим воздухом?

Втроем они дошли до отправной точки первого маршрута. Генри и Джимми помахали Пьетро на прощание, и тот отправился в деревню. Когда быстро удаляющаяся фигура скрылась из виду за деревьями, они повернулись, и Тиббет бросил взгляд на подъемник. Сейчас он был пуст, хотя кресла продолжали, цокая, вращаться по замкнутому кругу. Он увидел Марио, входящего и выходящего из своей будки и дующего на пальцы, чтобы согреть их, – вечерний воздух был морозным. «Интересно… – подумал он. – Да ладно, скоро узнаю…»

Генри нашел жену в их комнате; шлепая босыми ногами, Эмми искала чулки, которые – она готова была поклясться в этом – повесила на спинку стула.

– Привет, дорогой. Есть новости?

И очень огорчилась, когда Генри рассказал ей о Каро.

– Глупый ребенок… – вздохнула Эмми.

– Хорошо если это только глупость, – мрачно прокомментировал Генри. – Может быть и нечто худшее.

Оставив свои поиски, Эмми сказала:

– Ты о Каро? Ну конечно же, нет, Генри. Она такое славное существо. А, черт, куда Анна дела мои чулки?

В конце концов чулки нашлись под одной из рубашек Генри, но к тому времени он обнаружил пропажу одной из своих запонок. Однако им все же удалось переодеться в свои après ski ^[32]. Когда Эмми сидела и решительными движениями расчесывала свои густые черные волосы, Генри, поправляя галстук, сказал: