Книга Ветряные мельницы надежды, страница 49 – Кэтрин Райан Хайд

Я почувствовал движение на своем плече, глянул на Марию. Она проснулась и смотрела на меня.

— Как я счастлива, что вы вроде уже подружились, — шепнула она.

— Я и хочу, чтобы ты была счастлива, — прошептал я в ответ.

Конечно, я сказал правду, но мы оба знали, что я делал это не только для нее — я ж даже не знал, что она проснулась. Думаю, оттого она и была так счастлива.

Мария поцеловала меня, и мы опять не смогли оторваться друг от друга, как тогда, у Делайлы. Ее язык как бархат прикасался к моему. Помню, я подумал, что мы целуемся по-настоящему — и значит, то, что сейчас кажется невозможным и существует только в мечтах, тоже может случиться по-настоящему. Но это была всего лишь смутная мысль, родилась и исчезла. Поцелуи, оказывается, заполняют весь мир. Уносят все мысли. Затягивают тебя вот в этот конкретный миг — где время замирает. И где я хотел бы оставаться вечно.

Но нам пришлось оторваться друг от друга. Слишком близко мы подобрались к мечте, куда вход для нас пока был закрыт.

Мария пристроилась щекой на моем плече и прошептала на ухо:

— Трудно остановиться, правда?

— М-м-м.

— А твоя бабушка про меня знает? Ну, что я тоже еду? Или она ждет одного тебя? Скажи мне, Тони. Пожалуйста. Только правду.

— Она про тебя знает. Она нас ждет.

— Нас. А Натали?

У меня екнуло в желудке.

— Точно не могу сказать. С бабушкой только Делайла разговаривала после… — Я поперхнулся. Как бы назвать момент Великого Знакомства с Натали, чтобы не обидеть Марию? Уж лучше промолчать — она и так поймет. — Так что я не уверен, сказала она бабушке про Натали или нет, — закончил я таким небрежным тоном, будто вовсе и не мучился тем же вопросом.

— А сколько мы сможем у нее пожить?

— Думаю, сколько нужно будет. Сколько захотим. У нее есть гостевой домик.

Я хотел продолжить рассказывать, но Мария меня прервала:

— У нас будет свой дом?

— Совсем маленький. Только, знаешь, бабушка сказала, что там нужен ремонт. Наверное, целая неделя понадобится, чтобы все сделать. А до тех пор придется спать у бабушки в гостиной на раскладном диване. Так что имей в виду — с недельку будет тяжело.

— Нет, здорово! — возразила Мария. — Будет чем заняться. Я вообще обожаю мыть, чистить, убирать. Это отвлекает. От самой себя.

«Еще не хватало, чтобы она что-то мыла и чистила со своими четырьмя сломанными ребрами и поврежденным легким». Мы молчали, глядя в окно. Мне показалось, что на горизонте уже виднеются горы. Пейзаж менялся. Мы и на самом деле уже забрались далеко-далеко в глубь страны. По-настоящему! Здесь все такое чужое. Я старался думать о Мохаве и ветряных мельницах — все же хоть что-то знакомое, о чем я помнил всю дорогу. Место, которое я любил, хотя и не видел много лет.

Бедняжка Мария… Ей-то совсем не за что ухватиться, чтобы не так бояться.

— А я ведь так и не показал тебе снимок ветряных мельниц. Но я его приносил — в ту первую ночь, когда ты не пришла.

— Боже, — выдохнула она. — Не хочу даже вспоминать о той ночи.

— Прости.

— За что? Ты не виноват. А что ты с фоткой сделал?

— С собой взял. Только она в другой, большой сумке. Которая в багажнике, а не под сиденьем.

— Ну и ладно. Скоро я их своими глазами увижу, верно?

Мы снова долго смотрели в окно. Помню, я подумал, что мне очень хочется лечь. Сменить позу. Щиколотки и ступни надулись, как воздушные шары. Спину то и дело сводило судорогой. Я уже ненавидел это сиденье, как арестант ненавидит свою камеру. А нам еще ехать и ехать…

Мысли потекли в другую сторону. Странно как-то, думал я, что мы с Марией так мало разговариваем. До сих пор она даже не спрашивала, где мы будем жить. Не рассказывала мне о своей жизни, почти не интересовалась моей. Разве не странно? Разве так должно быть?

А откуда мне знать, как должно быть? За всю свою жизнь я только с Делайлой и познакомился. Ну и как мне понять, нормально мы с Марией себя ведем или нет? Может, все у нас с ней правильно? И все же мне хотелось бы заполнить пустоту между нами, только я не знал, как такие вещи делаются.

А она вдруг сказала, будто прочитав мои мысли:

— Тони! Я даже твоей фамилии не знаю.

— Мандт.

— Ага. А моя — Аркетт. Просто я подумала: странно как-то — сбежали вдвоем, а почти ничего друг о друге не знаем. Хотя бы фамилии.

— Ну, это легко исправить. — Я страшно обрадовался, что у нас с ней мысли совпадают.

— Расскажи мне еще раз, — сказала Мария.

— О чем? О пустыне?

— Да. Про ветряные мельницы, про жару, про горы и звезды. Как тогда, в подземке.

И я рассказал. Как можно подробнее. Все, что только мог вспомнить. Я знал, что для Марии это очень важно. Она ведь наверняка до сих пор не могла поверить, что все будет по-настоящему.

* * *

Последние полтора дня были кошмаром. Сущим адом. Пыткой. По-другому не скажешь.

Во-первых, я вам даже описать не могу, что творилось с моим телом после трех дней высиживания в одной позе. Спину ломило. Шею свернуло набок. Ноги распухли так, что больно было даже сидеть в ботинках. Но и снять их я не мог — потом точно на надел бы.

А если ко всему этому добавить еще четыре сломанных ребра? Каково же было Марии?

Ответ был написан у нее на лице. По-моему, из бледной Мария стала серо-зеленой. Большую часть времени она сидела с закрытыми глазами. Я видел, как она высыпала в рот целую пригоршню «адвила» и проглотила все разом. Уж не знаю, помогло ли хоть чуточку?

Так что я страдал еще и от чувства вины. Нельзя было ее тащить в такое путешествие, пока она хоть немножко не окрепла. О чем я только думал? Какой же я эгоист!

— Прости. Жаль, что я не мог повезти тебя поездом или самолетом, — сказал я.

Мария посмотрела так, словно ничего подобного от меня не ожидала.

— Без тебя я и на автобусе не уехала бы, Тони. Так что не извиняйся.

Но мне все равно было жутко стыдно за себя и больно за нее.

А потом и Натали внесла свой вклад в мои терзания. Она вынимала палец изо рта, долго смотрела на меня и тихо-тихо спрашивала у Марии:

— Иде Си Дей?

Кто такой этот Си Дей? Уже в первый раз я хотел узнать ответ у Марии, но промолчал. Может, у них дома собака осталась? Или кот? Или соседский ребенок, с которым Натали играла? А может, она так называла отца и теперь твердит его имя, потому что тоскует по нему?

Марии, я видел, совсем не хотелось говорить на эту тему, но всякий раз она успокаивала девочку каким-нибудь туманным ответом: