Книга Странствия шута. Книга 2. Сага о Фитце и Шуте, страница 169 – Робин Хобб

– Прошу прощения? – Ее короткий ответ так поразил меня, что я растерялся.

– Ты проводишь меня в мою гостиную. Там уже накрыт для нас стол. Фитц, ты никуда не уедешь. И я не позволю тебе зачахнуть от изнеможения. У тебя на лице все кости торчат и руки, как у скелета. Идем со мной.

Я не хотел. Я хотел отправиться в свою комнату и заснуть навсегда. Или взять лошадь и ускакать в сгущающуюся зимнюю ночь. Но Кетриккен взяла меня за руку, и мы пошли через замок, вверх по лестнице, в ее личную гостиную, примыкающую к спальне королевы. Мы вошли, и Кетриккен отослала прочь двух леди, дожидающихся ее.

Там нас действительно ждал обед. Супницу накрыли крышкой, чтобы ее содержимое не остыло, хлеб был свежий и мягкий. Чай отдавал ромашкой, мятой и еще какой-то незнакомой мне пряностью. Я ел без аппетита, просто потому, что есть было проще, чем сопротивляться Кетриккен. Выпив обжигающего чаю, я почувствовал себя, как конь, который после долгой скачки наконец вернулся в свое стойло. Горе не отпустило меня, но усталость брала верх. Кетриккен добавила полено в камин, вернулась к столу, но садиться не стала. Она зашла мне за спину, положила руки на плечи и стала разминать их. Я окаменел.

Она наклонилась и прошептала мне на ухо:

– Иногда бывает нужно перестать думать. У тебя сейчас как раз такой день. Наклони голову.

И я послушался. Она разминала мои плечи и шею, вспоминая о былых временах. Она напомнила, как пыталась отравить меня при нашей первой встрече в Горном Королевстве и о наших долгих странствиях в поисках короля Верити. Она говорила о моем волке и о том, как мы с ним двигались, словно единое целое. О том, какую боль она пережила, когда нашла Верити таким изменившимся и ей пришлось отдать его дракону.

Дрова в камине почти прогорели, а за узким и высоким окном угасал зимний день.

– Вставай. Тебе надо поспать. – Она отвела меня в свою спальню и отвернула роскошное пурпурное покрывало, открыв белые простыни. – Отдыхай. Никто не станет искать тебя здесь или задавать вопросы. Просто спи.

– В чае… – проговорил я, еле ворочая языком.

Она кивнула:

– Это для твоего же блага. И это справедливо, учитывая, как ты поступил с Риддлом.

Я не нашел что возразить и повалился на ее белые простыни как был, в одежде, которую не снимал несколько дней. Она стащила с меня сапоги и укрыла одеялом, как ребенка.

Посреди ночи я очнулся и вздрогнул. Сон ушел, горе вернулось, но теперь это была спокойная, тихая печаль, словно рана, которая почти не болит, если не шевелиться. Постепенно я осознал, что лежу не в своей кровати. Запах Кетриккен окутывал меня со всех сторон. Я чувствовал спиной мягкое тепло. Она спала рядом со мной, обхватив меня руками. Это было так неправильно… и так хорошо. Я взял обе ее руки в свои и прижал к груди. Мне ничего на свете не было нужно – только чтобы кто-то держал меня, спал рядом и прикрывал мне спину.

Она глубоко вздохнула во сне и тихо выдохнула единственное слово:

– Верити.

Горе утраты остается с нами навсегда. Можно спрятать его в сундук и запереть на замок, но стоит приоткрыть этот сундук хоть на волос, и запах потерянной нежности окутывает тебя, наполняет легкие так, что трудно дышать. Верити, затерявшийся в Силе, совсем как Би. Иногда разделить с кем-то горе – пусть и не бальзам на душевные раны, но лучшее, что можно придумать. Я скучал по моему королю и жалел, что я не так силен, как он.

– Верити, – согласился я. И добавил: – Би.

Я закрыл глаза, и сон снова поглотил меня.

Перед рассветом Кетриккен меня разбудила. На ней была плотная зимняя ночная сорочка, обрезанные волосы белым ореолом топорщились над розовым лбом.

– Тебе пора. Уходи через потайную дверь, – сказала она, и я кивнул.

У Дьютифула и без того забот полон рот, не хватало еще, чтобы пошли слухи о его матери и его кузене. Все тело ломило. Я не стал надевать сапоги, а понес их в руках. Она проводила меня в гардеробную, где была тайная дверь. Там Кетриккен схватила меня за руку, заставила обернуться и снова крепко обняла. Я поцеловал ее в лоб, потом в щеку. А когда отстранился, она поцеловала меня в губы.

– Не казни себя, Фитц. Горюй, но не казни себя. И не убегай. Ты нужен нам, теперь даже больше, чем когда-либо.

Я кивнул, но ничего не ответил. Знала ли она, на какую крепкую привязь только что меня посадила?

Потайной проход, как и все помещения, которых касалась рука Кетриккен, был просторным и опрятным. Ни мышиного помета, ни паутины. Ощупью отыскав дорогу в старое логово Чейда, я вошел как можно тише, чтобы не разбудить Шута.

Но он сидел в кресле у очага и смотрел на свои руки, шевеля пальцами на фоне пламени.

– Вот ты где, – приветствовал он меня. – А я-то уже начал беспокоиться, когда ты не пришел.

Я замер:

– Ты решил, что я сбежал.

Было несколько обидно узнать, как много друзей считали, что я именно так и поступлю.

Он мотнул головой – мол, не важно:

– Могло быть и так.

– Я всего однажды сбежал!

Шут поджал губы и ничего не ответил. Его пальцы продолжали замысловатый танец.

– Ты видишь свои пальцы?

– Я вижу только нечто темное против света. Но так к ним возвращается гибкость. Хоть это и болезненно. – Он снова пошевелил пальцами. – Фитц, нет слов, чтобы описать…

– Точно. Их нет. Так что давай не будем и пытаться.

– Ладно. – Голос его прозвучал обиженно.

«Би… Нет! Постарайся думать о чем-то другом».

– Я обрадовался, когда ты вчера смог встать и выйти из этой комнаты.

– Мне было страшно. Я хотел прийти к тебе. Я говорил с Эллианой, но… Нет, еще не теперь. Я понимаю, что надо как-то себя заставить. Нельзя вечно быть крысой, шныряющей за стенами. Мне нужно снова стать ловким и сильным. Чтобы мы могли отправиться в Клеррес и уничтожить его. Отомстить за наше дитя. – Его ярость, ненависть и боль взметнулись, словно пламя над углями.

Я не мог взять его с собой. И я сказал ему правду, но как будто солгал:

– У меня сейчас нет сил строить планы, Шут. Боль – вот все, что я сейчас чувствую.

И стыд. Я помнил это оцепенение. Еще с тех пор, как меня пытал Регал. Ты замираешь, пытаясь понять, насколько сильное увечье тебе нанесли. И гадаешь: останусь ли я в живых, если пошевелюсь?

– Я понимаю, Фитц. Тебе нужно оплакать Би. Это правильно. Из твоего горя, как из семечка, вырастет гнев. Я подожду, пока ты будешь готов. Хотя мне и горько думать о тех, кто страдает там, ожидая нас.

Он повернулся ко мне, и хоть глаза его были слепы, я все равно прочел в них упрек.

Я сказал без выражения:

– Не стоит, Шут. Ты пытаешься пришпорить мертвую лошадь.