Книга Мечта для нас, страница 40 – Тилли Коул

– Ага.

– Значит, бридж у меня получился темно-синим? – Я кивнул. – Почему? – спросила она, почти задыхаясь, потому что говорила слишком быстро. – Как?

– Идем со мной.

Я потянул Бонни за руку, и мы пошли через парк. Девушка послушно следовала за мной. Простит ли она меня за то, что я так обидел ее недавно?

– Куда мы идем?

– Увидишь.

Заметив, что она за мной не поспевает, я замедлил шаг, но Бонни едва переставляла ноги и тяжело дышала. Я пригляделся: она вся покраснела, на лбу выступила испарина. Наклонившись, я забрал у нее гитару, и Бонни покраснела сильнее прежнего.

– Ты как? – спросил я. С чего она вдруг так запыхалась?

Девушка отбросила с лица длинную темную прядь.

– Просто я в плохой форме. – Она рассмеялась, но звук неприятно резанул по ушам. Он не был розовым. – Надо заняться спортом.

Я двинулся еще медленнее, подстраиваясь под ее шаг. Каждую секунду я ждал, что Бонни отдернет руку, но она этого не делала. Мне нравилось держать ее за руку.

Я держал девушку за руку.

И она не возражала.

Когда мы пришли к зданию музыкальных классов, мне показалось, что воздух вокруг нас сгустился. У двери я помедлил.

– Что такое? – спросила Бонни.

Я крепче сжал гриф гитары, потом все-таки выпустил руку Бонни, достал свое студенческое удостоверение и приложил к электронному замку, чтобы открыть дверь. Когда мы входили, я стиснул зубы. Девушка смотрела на меня широко открытыми глазами, и я понял, почему сомневаюсь.

Мне не хотелось ее отпускать.

Судя по звукам, в здании была от силы пара человек. У меня перед глазами поплыли темно-красные линии: в одном из классов играл гобой. Бонни посмотрела на меня, рот ее приоткрылся, как будто она хотела что-то сказать.

– Темно-красные линии.

Бонни удивленно уставилась на меня.

– Как ты узнал, о чем я хочу спросить?

Я вгляделся в ее лицо. На носу и щеках у нее были веснушки – раньше я их не замечал. Носик у нее был маленький, а глаза и губы – большие. Таких длинных ресниц я еще ни у кого не видел.

– Кромвель? – хрипло проговорила девушка, и я понял, что уставился на нее. Сердце так зачастило, что закололо в груди. Его удары походили на оранжевые вспышки, как будто в темноте возникали крохотные солнца.

– У тебя веснушки.

Бонни уставилась на меня и замерла, не издавая ни звука, а потом ее лицо покраснело. Я открыл дверь в класс и пропустил девушку вперед, включил свет и положил на стол гитару.

Бонни закрыла дверь. В комнате повисла тишина. Я опустил руки в карманы, не зная, что теперь делать.

Девушка подошла ближе, а я не мог отвести глаз от ее бледного плеча, выглядывавшего из широкой горловины джемпера.

– Зачем мы здесь, Кромвель?

Голос у нее дрожал. Взглянув ей в лицо, я понял, что она нервничает. Нервничает из-за меня, и я разозлился на себя за это.

Достав из чехла гитару, я протянул ее Бонни и указал на табурет. Девушка помедлила, явно колеблясь, но потом взяла инструмент и села. Ее пальцы машинально поглаживали струны.

– Пой, – велел я, усаживаясь напротив нее.

Бонни покачала головой:

– Не думаю, что смогу.

Ее пальцы сильнее стиснули гриф инструмента – она так нервничала, что не могла петь.

– Пой. Играй, – попросил я и поерзал на месте, чувствуя себя законченным моральным уродом. Впервые за несколько лет я захотел кому-то помочь и знал лишь один способ это сделать.

Бонни глубоко вздохнула и заиграла. Я зажмурился, потому что с закрытыми глазами лучше видел цвета. Как и прежде, я увидел оливковый цвет, формы, линии и оттенки, только теперь, когда Бонни была так близко, все они стали… насыщеннее.

Ярче. Живее.

Я содрогнулся всем телом, пытаясь разрушить внутренние стены. За три года я так к ним привык, что они почти стали частью меня. Тело долго силилось оттолкнуть от себя цвета, но ни разу за три года у меня не получилось заглушить их полностью – я мог только делать их блеклыми.

Теперь же они стали такими яркими, что справиться с ними было практически невозможно. Когда Бонни заиграла, фиолетово-синий цвет заполнил собой все вокруг, отказываясь меркнуть.

Чувствуя, как отчаянно колотится сердце, я позволил своему мозгу делать то, для чего был рожден: превращать цвет в звук, так чтобы он взрывался в моем сознании, как фейерверки в Ночь Гая Фокса. Мои мышцы расслабились, и музыка полилась потоком, впитываясь в каждую клеточку моего тела. Когда мои внутренние барьеры рухнули, напряжение, владевшее мною так долго, ушло, изгнанное голосом Бонни.

Я кивал в такт музыке до тех пор, пока Бонни не изменила тональность. В вереницу фиолетово-синих, зеленых и розовых фигур подобно молнии вклинилась зазубренная темно-синяя линия.

– Здесь. – Я открыл глаза.

Бонни перестала играть, пальцы ее замерли на струнах. Я подался вперед, вгляделся в музыкальный рисунок, оставшийся перед глазами, выискивая то место, где ровная канва мелодии нарушилась.

Бонни наблюдала за мной, затаив дыхание. Она так сильно сжимала гриф гитары, словно не осмеливалась пошевелиться. Я придвинулся вместе с табуретом и сел напротив девушки, но до гитары по-прежнему было не дотянуться, так что я придвинулся еще ближе, и наши с Бонни колени соприкоснулись. Она посмотрела на меня снизу вверх, и я ощутил запах мятной жвачки, которую она постоянно жевала.

– Сыграй последние несколько тактов. – Мы смотрели друг другу в глаза. Бонни заиграла, и цвета окатили меня бурным потоком. Я замер, в груди разливалось приятное тепло.

Когда темно-синий цвет вклинился в стройный рисунок, я накрыл пальцы девушки ладонью. Закрыв глаза, я переместил ее руку, сжимающую гриф гитары, чтобы она могла взять нужные мне ноты, и скомандовал:

– Играй.

Бонни повиновалась, и я снова передвинул ее руку.

– Еще раз.

Я сдвинул один палец.

– Еще раз.

Снова и снова я ее поправлял, следуя оставшемуся в памяти музыкальному рисунку. Мысленно рисовал ноты, пока они не сложились в созданную Бонни мелодию.

Я убрал руки от гитары, а девушка продолжила играть. Она тихонько напевала, и ее дыхание согревало мне ухо. Я придвинулся ближе, чтобы лучше разглядеть танцующий перед глазами фиолетово-синий цвет, и слушал, пока не отзвучала последняя нота и сплетающийся в моем сознании рисунок не оборвался.

Дыхание Бонни стало частым и хриплым. Я медленно открыл глаза и обнаружил, что моя небритая щека почти касается щеки Бонни, а ухо почти соприкасается с ее губами.

Оказывается, я успел придвинуться почти вплотную, чтобы лучше слышать ее пение, этот великолепный фиолетово-синий цвет.