Книга Зеркало для героя, страница 108 – Святослав Рыбас

— Ты знаешь, сказал Пауль. — Я достану разных семян, заведем полковой огород. Будет у нас и картошечка, и баклажан, и гарбузы.

— Тьфу! — ответил Артамонов. — В городе малые турченята уже играют в наши парады… В Бразилию надо ехать. Или в Сербию… Еще немного — я возненавижу себя. Надо же! Собрались и талдычат: Родина, долг, умрем!.. Огородники!

Паулю было неприятно это слушать.

— Ладно, — сказал он. — Вот приедет Кутепов…

— Положил я на твоего Кутепова, — продолжал Артамонов. — Хочешь, стишки про него сочинил — послушай.

И стал читать злые нескладные частушки:

— Глупо. Прекрати! — сказал Пауль. — Услышит кто — худо будет.

— А начхать, пусть доносят, — отмахнулся Артамонов и читал дальше:

Послышался шорох гравия. Вернулся Гридасов. Артамонов замолчал, потом усмехнулся и с вызовом отбарабанил:

Гридасов выпятил губу и издал какой-то мычащий звук.

— До Галлиполи доскакал! — повторил Артамонов с вызовом.

— Брось, — пренебрежительно к его вызову вымолвил ротный. — Не болтай, а то вляпаешься… И ты тоже хорош! — кивнул он Паулю. — Позволяешь в своем взводе… В такое время!

Гридасов объединил Пауля с Артамоновым, что было несправедливо.

— Я не одобряю этих стихов, — заявил Пауль.

— Тогда заложите меня контрразведке, пусть меня шлепнут, — сказал Артамонов. — Господа однополчане!

— Ты сам себя закладываешь, несчастный, — сказал Гридасов.

Артамонов встал и ударил себя кулаком в грудь. Его короткая, будто обкусанная культя дернулась. Темный серебряный крестик на гайтане качнулся.

— Мы сами потолкуем, капитан, — попросил Гридасова Пауль. — Больше не повторится. Обещаю.

— Ладно, — согласился Гридасов.

— Что ты обещаешь? — спросил Артамонов. — Кутепов всех вас с говном съест.

— Ладно, ладно! — прикрикнул ротный. — Пора и меру знать. Пауль, вызови-ка дежурных.

Сейчас Артамонова должны были арестовать, отправить на гауптвахту и потом судить.

Пауль обнял Гридасова и зашептал:

— Уйди, прошу тебя. Я сам.

Ротный оттолкнул его, повернулся и ушел.

— Ты дурак, Сережа? — спросил Артамонова Пауль. — Зачем? Тебе жизнь надоела?

Артамонов горько засмеялся.

* * *

Впрочем, Кутепов вернулся, и весть об этом облетела весь город. Ура, Кутеп-паша — единственный, кто мог спасти. Пристань была запружена русскими, они кричали, размахивали руками, поздравляли друг друга, как будто забыв о суровости своего вождя.

Александр Павлович речей не произносил, сказал встретившим только одну фразу:

— Будет дисциплина — будет и армия, будет армия — будет и Россия.

Его, тяжелого, как медведя, на руках отнесли мимо французской комендатуры в штаб и потом долго не расходились, будоража себя ожиданием чего-то возвышенного.

Но — чего?

* * *

Порыв прошел, наступили будни. Полки, дивизионы, училища — все словно сжимались перед надвигающейся из Константинополя угрозой. Предстоящая отмена пайков должна была привести к катастрофе. Французы продолжали настаивать на том, что русской армии больше не существует, а есть одни частные лица. Врангель хотел приехать в Галлиполи. Его снова не пустили. Тогда он направил послание: «Русские люди! К вам, потерявшим родину, обращаюсь я с горячим призывом объединиться для общего труда и борьбы за спасение России. В забвении всех разногласий — спасение нашей несчастной родины…»

Не первый раз раздавался призыв к объединению. Наверное, со времен удельных княжеств Киевской Руси звучал он в сердце военных. Докатилось его эхо и до турецких берегов, и русская душа не осталась к нему равнодушной. Большинство корпуса ждало команды выступать и штурмом брать перешеек у Булаира, как будто это был выход из «Крымской бутылки». Меньшинство подавало рапорты о переводе в беженцы или дезертировало.

Неопределенность тянулась до тех пор, пока генерал Шарпи не приказал сдать оружие.

Кутепов ответил: приходите и забирайте силой, по-другому не отдадим.

Шарпи распорядился сократить пайки.

Развязка приближалась.

Сколько они могли протянуть? Надо было либо начинать войну, либо покориться.

По городу потянулись колонны в белых рубахах, с примкнутыми штыками. В лагере начались смотры. Оркестр играл марши.

Французский комендант, полковник Томассен явился в штаб корпуса и прямо спросил:

— Будете атаковать Константинополь?

— Нет, — ответил Кутепов. — Пойдем походным порядком в Сербию.

«Мы не бессловесная масса, — следовало из его слов. — Рассеять нас не удастся».

Томассен доложил в оккупационный совет, что обстановка накаляется, надо прислать подкрепление. Полковник Томассен еще помнил недавнее письмо Кутепова по поводу вызова русскими французского лейтенанта: «В вопросах чести никакое подчинение и никакие угрозы не могут заставить нас забыть ни своего личного достоинства, ни, в особенности, традиций нашей армии, знамена которой находятся в нашей среде».

Шарпи понял опасения Томассена. Он знал, что если не ответить на этот вызов, потом разговаривать с Кутеповым будет еще труднее.

К Галлиполи подошла эскадра боевых кораблей — два броненосца, три крейсера, миноносцы, транспорты — встала на рейде на расстоянии выстрела от кутеповского штаба.

Томассен предложил Кутепову:

— Завтра высаживаем десант, начинаем учение по захвату города.

— В пятнадцатом году здесь, кажется, уже был десант? — спросил командир корпуса, намекая на провал англо-французского десанта. — Я понимаю, насколько важны подобные маневры. Но по странному совпадению на завтра назначены маневры всех частей русской армии по овладению перешейком.

«Мы пойдем на Константинополь, — таким была суть его ответа. — Лучше не дразните!»

И кто знает — они бы взяли древний Византий, сомкнулись бы с армией Мустафы Кемаля, вышибли бы союзников и погибли бы со славой.