Книга Зеркало для героя, страница 93 – Святослав Рыбас

— Да она такая же, как и вы! — грубовато заявил хозяйке Артамонов. Она не кусается.

Сидевший на скамейке безногий (у него не было обеих ног) уперся руками в скамейку и передвинулся.

— Это Родионов, — назвал его Артамонов.. — Командир броневика «Доброволец».

— Я слышала про ваш броневик, — вспомнила она. — Я где-то читала объявление.

Слепой юноша повернул к ней белесые выкаченные бельма, улыбнулся.

— Мы в Феодосии объявление давали! — обрадованно сказал он.

— Мясорубку искали…

— Да, кажется, — согласилась Нина.

Мясорубку они нашли, побывали в ней — это бросалось в глаза.

— Сейчас на фронте большие успехи, — продолжал слепой с приподнятой интонацией, словно спешил донести до Нины свой дух добровольчества. — Вы знаете, мне снится, что мы едем на броневике и впереди — пахота. Я знаю, что на пахоте непременно застрянем, но в объезд никак нельзя. И застряли. Пехота отступает. Вот-вот красные нахлынут. А мы стоим, колеса буксуют, машина дрожит…

Юноша затряс сжатыми кулаками, и его обтянутый розовой тонкой кожицей лоб наморщился, как будто мелкими трещинками покрылись голые надбровные дуги.

— Да она не любит страстей, — сказал Артамонов. — Она всякого навидалась…

Юноша повернул к нему голову, его рот капризно выгнулся.

— Она собирается бежать в Константинополь, — твердо произнес штабс-капитан. — Ты не сердись, Мишаня. Сейчас вина выпьем. Не надо страстей.

— Ты меня не обижай, — примиряюще вымолвил слепой и обратился к Нине: Вы вправду уезжаете?

— Уезжает, уезжает. Отстань, — сказал Артамонов. — Дай познакомиться.

— Вот скажу Манюне, что ты хамишь, она тебе задаст, — предупредил юноша. — Манюня, иди сюда!

На крыльце появилась девушка лет семнадцати, это и была Манюня. Она строго и одновременно по-приятельски прикрикнула на Артамонова, чтобы он не обижал ее брата, потом спустилась во двор и познакомилась с Ниной.

Наконец Нина смогла составить определенное впечатление об этой семье. Главным здесь был не слепой Мишаня и его товарищи-калеки, не отец с матерью, а эта девушка. Инвалиды ей подчинялись, родители смотрели на нее чуть ли не с благоговением, а Артамонов непонятно зачем подразнивал ее.

Манюня принесла скатерть, взмахнула ею, вытягиваясь, отчего сарафан облепил ее тонкую спину, потом ей не понравилось, как легла скатерть, и она снова взмахнула ею. Уложив скатерть, Манюня поглядела на Нину, словно спросила: «Ну как? Нравлюсь я вам?»

«Молодец», — ответила взглядом Нина.

Девушка играла, не верила, что ее маленький дом, где она жила с отцом и матерью, может быть разрушен.

От нее еще веяло недавним детством, незыблемыми традициями, семейным очагом.

— Самовар! — воскликнула Манюня. — Господа офицеры, заряжаем пушку!

В Нининой душе повернулся какой-то ключ и заглянул казачий офицер, который потом стал ее мужем, а за ним — слепой летчик Макарий, который был ближе чем кто бы то ни был и который не стал мужем. «Ты была такой, как эта девочка, — сказали они. — Спаси ее».

А как спасти? Это только казалось, что семейный очаг вечен. Нет, не вечен. Знали об этом и покойники, знала и Нина. Но все-таки ничего другого, кроме семейного очага и Бога, не существовало для защиты человека от горя. Поэтому не могла Нина спасти Манюню. Могла только увезти с собой куда-нибудь за море, вырвать из родной почвы.

«Как я ее спасу? — ответила Нина теням. — Я ей завидую».

«Тогда останься в Крыму, — сказал Григоров. — Не бойся погибнуть. Смерть — это мгновение».

«Ты хочешь, чтобы я умерла? — спросила Нина. — Я еще поживу!» Но она не знала, зачем жить.

Она заметила, как Артамонов ласково смотрит вслед носящейся в хлопотах Манюне, и ей почудилось, что он влюблен.

Накрыли на стол, зажгли яркий фонарь и повесили над столом на проволоке. Сразу стало уютно, свет как будто сгустил вечерние сумерки.

Начались разговоры о положении на фронте, об отношениях Врангеля с англичанами и французами, о том, что лучше — спокойная жизнь и зависимость от Европы или война с Европой и полная независимость. Все склонялись к независимости от Европы.

— Так ведь этого хотят и красные! — заметила Нина. — Они устроили новую китайскую империю, а мы же, европейцы, хотим отгородиться от культуры.

Конечно, ее не поняли. Инвалиды были воинственны, а хозяева равнодушны. Только одна Манюня пыталась примирить Нину с остальными. Но что она понимала?

Нина почувствовала, что остается одна. Снова Скифия окружала ее. Снова мелькнуло воспоминание о судаковском тракторе, простоявшем в сарае за ненадобностью. И весьма просто сочеталось с этой Скифией сегодняшнее распоряжение военного коменданта об изъятии помещения у кооператива.

* * *

Возвращались домой уже поздно. Луна пряталась в облаках. Севастополь отходил ко сну. Заснули обыватели, затихла Корабельная Слободка. Артамонов шел рядом и молчал.

— Чего молчишь? — спросила Нина. — Пора тебе отвыкать от офицерской прямолинейности. Не понимаю, зачем мы приходили сюда?

— Ну и не надо понимать! — буркнул он.

— Знаешь, что будет с этой Манюней? — продолжала она. — Встретит какого-нибудь красавца и выйдет за него. А инвалиды уползут в богадельню.

— Ты злая. Завидуешь ее чистоте.

— Завидую, — согласилась она. — Ничего удивительного. А вот когда вываляется в крови и грязи, тогда мы поглядим, что останется от ее чистоты.

— Пропадешь на чужбине, — вымолвил он и отошел на середину улицы, превратившись в тень.

— И тебе не будет жалко? — громко спросила она.

Голос полетел по темной пустынной улице, тень что-то пробурчала и вернулась обратно.

— Все-таки я еще не на чужбине, — примирительно произнесла Нина. — Дай я возьму тебя под руку, а то тут черт ногу сломит.

Артамонов остановился, и она протянула к нему руку, нащупывая его широкую горячую кисть.

Несколько минут снова шли молча, потом она с вызовом сказала:

— Пошли в магазин! — и сжала ему руку.

— Зачем ты меня дразнишь? — спросил он, и его пальцы стали искать ее пальцы.

— Нет, — засмеялась Нина.. — Ты спешишь…

Но ее пальцы разжались, и его твердые пальцы проникли между ними и сжали их.

— Ты спешишь, — повторила она. — Идем. Не надо задерживаться.

Артамонов вздохнул и по-мальчишески прижал ее руку к груди, словно хотел поклясться.

— Ну-ну, — сказала Нина, высвобождаясь. — Идем.

Они пошли, он говорил непрерывно, вспоминал родителей, детство, приключения в юнкерском училище. Простая душа Артамонова раскрывалась перед Ниной заново, словно и не Артамонов был корниловским штабс-капитаном.