Книга Когда ты был старше, страница 39 – Кэтрин Райан Хайд

Я глянул на часы над кухонной плитой. Без двадцати пяти четыре.

— От трюмо, — выразился я, быстро обрядив слово «дерьмо» в нечто более приемлемое в общении. — Я уснул. Передайте ему, что я прошу прощения. Скажите, я примчусь мигом.

Повесив трубку, я в прямом смысле побежал к машине. Уже на ходу, помнится, подумал, какую жуткую кучу сожалений-прощений я натворил только за один день.

Бена я нашел расшагивающим по прямым углам перед Герсоновым рынком. Видно было, что он успел поплакать. Когда я просигналил, он с испугу сбился со своего узора и стал волочить ноги так, будто ничто уже не позволяло ему оторвать их от земли.

Доковыляв до машины, он забрался на пассажирское сиденье.

— Ты опоздал, — сказал он.

— Знаю. Извини.

— Ты не должен опаздывать.

— Я уснул. Правда, сожалею.

— Мне не нравится, когда ты опаздываешь.

— Понимаю. Мне ужасно стыдно. Но я уже здесь. Можем ехать дальше?

Очевидно, что я забыл, с кем разговариваю.

— Я никогда не опаздываю, — заявил Бен, когда я остановил машину возле маминого дома.

— Это правда, — кивнул я. — Ты — никогда.

Хотелось поскорее попасть в дом, хотя я не очень-то понимал, почему, ведь Бен, даже оказавшись внутри, вряд ли бы остановился.

Марк по соседству поливал лужайку, к тому времени, как я одолел половину дорожки к крыльцу, он бросил шланг и стоял перед нашим газоном, меньше чем в трех шагах от меня.

Марк Джесперс — последнее, в чем я нуждался в денек вроде этого.

— Слышь, Расти. Что у тебя с этой арабкой?

— Не сейчас, Марк.

— Это что, типа новый роман в мелком городишке?

— Это единственное, что ты в ней заметил? Что она египтянка? Ты смотрел на нее, и это все, что ты увидел?

— Ну, она мусульманка. Так? Она верит в Аллаха.

Я вздохнул. Хотел просто прорваться к своей входной двери. Только в Марке ощущалась сила и агрессия, и, мне казалось, от разговора на эту тему уже было не уйти.

— Я не знаю, какой она религии. Никогда не спрашивал.

— Впрочем, она вроде как смазливенькая. То есть если ты по такому делу. Целок ломишь?

Я ударил его.

Я ударил его прежде, чем сообразил, что я сейчас его ударю. Это просто как-то само по себе получилось. Я с силой махнул кулаком и соединил его с челюстью Марка, он отпрянул назад, но не упал.

Возможно, это походило на сцену из какого-нибудь боевика, в которой последовала бы выверенная и очевидная реакция, которую я воспринял бы как должно. Только ни разу в жизни я никого не бил кулаком. Понятия не имел, что бьющему при этом так же больно, как и тому, кого бьют. Я всеми силами сдержался, чтобы не взвыть, обхватив свою поврежденную руку здоровой.

Потом Марк уложил меня сильным ударом справа, который пришелся в кость рядом с моим левым глазом. Он навалился на меня, потом отпрянул, чтобы задать хорошую трепку, однако удара так и не последовало.

Вместо этого я лишь услышал вопль Бена:

— Не смей так делать!

Я сел.

Марк лежал на спине на нашем газоне, Бен упирался коленом ему в грудь, наставив палец прямо Марку в лицо. Словно отчитывал четырехлетнего карапуза.

— Не смей бить Расти! Никогда не трогай Расти!

Несмотря на рост Бена, Марк был намного крупнее и сильнее. Ему только и нужно-то было упереться локтями в землю, толкнуть посильнее — и он бы сбросил Бена на газон. Но он не пошел против Бена. И против меня тоже. Лишь глянул на меня через плечо с выражением преувеличенного презрения. Потом проследовал к себе во двор и поднял шланг. Я слышал, как зашипела вода, когда он сжал наконечник.

Бен стоял надо мной, разглядывая мое лицо.

— Почему он тебя ударил?

— Давай-ка сначала зайдем в дом. Дай мне руку. — Он протянул мне свою громадную ладонь, и я поднялся на ноги. — Пошли домой.

— Но почему он тебя ударил?

— Я ударил его первым.

— Почему ты ударил его первым?

Я силился вставить ключ в замок, но руки тряслись. Попасть удалось только с седьмой попытки, и мы благополучно вошли в гостиную.

— Почему ты ударил его первым?

— Потому, что он сказал кое-что про Анат.

— Что он сказал?

— Бен, это долгая история.

— То, что он сказал, было плохим?

— Очень плохим.

— Ему не следовало говорить гадости.

— Но он говорит.

— Но даже если и говорит. Тебе не следовало его бить.

— Понимаю.

— Но ты ударил.

— Бен! — рявкнул я. Резче, чем хотел.

— Что?

— Я немного расстроен. Мы можем хотя бы минуту помолчать?

— Хорошо. Что на ужин?

Я вздохнул.

— Хочешь макароны с сыром?

— Ага.

— Посмотри телевизор, пожалуйста, пока все будет готово.

— Хорошо.

В кухне я провел божественные, тихие двадцать минут. Почти хватило, чтобы прийти в себя. Или, по крайней мере, в того себя, каким я был до всего этого. Прелестная тишина лишь время от времени прерывалась хохотом во все горло из телегостиной.

Я набрал льда в бумажное полотенце и приложил к глазу, взявшись за дело. Время от времени я переносил лед на костяшки пальцев правой руки. Разок сделал перерыв и проглотил четыре таблетки аспирина.

В конце концов я поставил на стол две плошки мелко просеянной муки с восстановленным сырным порошком и два стакана молока.

Потом позвал Бена идти есть.

Телевизор умолк.

Как показалось, много времени спустя Бен появился и сел за стол. Взял свою вилку.

— Салфетку, — напомнил я.

— Ой, верно.

Он тряхнул бумажной салфеткой и аккуратно расстелил ее на коленях.

Затем набросился на еду, смолотив добрую половину ужина за пять-шесть приемов.

— Вкусно?

Бен кивнул. Казалось, он был погружен в свои мысли. Что бы «мысли» ни значили для Бена.

— Что? — спросил я. Хотя не понятно, зачем.

— Ты ведь и в самом деле опоздал, — сказал он.

13 октября 2001 года

В пекарню я пробрался в 6:51 утра. Только не через кухонную дверь. Грустя и физически ощущая утрату, которая занозой впилась мне под ребра, давила на сердце и не давала вздохнуть полной грудью, я воспользовался входом для покупателей.