Онлайн книга «Квантовая ночь»
|
– Да, – сказал я, – конечно, я рад тебя услышать… Кайла. Как у тебя дела? Первый же линк вёл на статью о ней в Википедии. Я щёлкнул по нему, и открылась статья с фотографией непривычно хорошего для Википедии качества, изображавшей красивую белую женщину лет тридцати пяти. – Ну, – ответила Кайла, – столько лет прошло, Джим. С чего и начать? Ну, то есть у меня всё в порядке, но… – Ага, – сказал я, всё ещё пытаясь тянуть резину. – Столько лет. – Первая строка гласила, что она «занимается исследованиями сознания в «Канадском источнике света», что звучало как какая-нибудь эзотерическая секта. – Я приехала на симпозиум в Университет Виннипега. – Это второй университет в городе. – И в общем, увидела твоё имя в сегодняшней газете и подумала… дай, думаю, позвоню. Может, ты захочешь посидеть за чашкой кофе, поболтать… Я прокрутил статью вниз: «…получила степень магистра (2005) и доктора философии (2010) в Университете Аризоны после обучения в Университете Манитобы (1999–2003)…» – Да! – сказал я – наверное, слишком громко. Мы учились в Манитобе в одно и то же время – включая мои пропавшие шесть месяцев. – Конечно! – Здорово. Когда тебе удобно? Я хотел сказать: «Прямо сейчас!», но вместо этого предложил: – После полудня у меня весь день свободен. – Давай в час? А где? Я взяла машину напрокат. Я назвал место, мы распрощались, и я положил телефон на деревянный стол; рука при этом подрагивала. Я сделал глубокий вдох. До встречи с Кайлой у меня оставалась пара свободных часов, и в случае, если моя потеря памяти и правда связана с ножевым ранением, логично было бы начать с расследования этого инцидента. Обычно для того, чтобы получить доступ к медкарте пациента – даже своей собственной, – нужно прыгнуть сквозь множество обручей, но, к счастью, я знаком с одной из штатных психологов в больнице в Калгари, в которой когда-то лечился; мы с ней вместе работали в Канадской психологической ассоциации. В Виннипеге был полдень, но в Калгари только одиннадцать, так что время для звонка показалось мне подходящим. Я нашёл в списке контактов тот, что был мне нужен. – Кассандра Чун, – произнёс знойный голос мне в ухо. – Сэнди, это Джим Марчук. Искренняя радость: – Джим! Чем могу помочь? – Я надеялся, ты сможешь обойти кое-какую бюрократию. Мне нужна копия моей медицинской карты. – Твоей собственной? Думаю, с этим проблем не будет. Ты здесь лечился? – Ага. Поступил в канун нового года в 2000-м – хотя нет, это было после полуночи, значит, 1 января 2001-го. – Давненько, – сказала она, и я услышал стук клавиш. – Девятнадцать лет. – Хмм. Ты уверен насчёт даты? – Ещё бы. – Может, ты лечился амбулаторно? Не все записи за те годы сохранились в центральной системе. – Да нет, это была экстренная хирургия. – Боже, правда? – Ага. – Тебя привезла «Скорая»? – Да. – Я ничего не нахожу. Ты помнишь фамилию хирурга? – Бучер [19], – ответил я. – Ха, – сказала Сэнди. – Прикольно. – Я тогда так и подумал! – Но в системе нет доктора Бучера. Ты уверен, что это было в нашей больнице? Может быть, в Футхиллс? В тот момент я уже не был ни в чём уверен. – Ну… может быть. Э-э… а ты можешь попробовать мою фамилию с ошибкой? Иногда её записывают как Марчукк. – А! Ладно… Ага, есть такой, только… ха! – Что? – Ну, дата не первое января – никто не назначает плановых операций на первое января: слишком велика вероятность, что операционные понадобятся для чего-то экстренного, а все хирурги, какие могут, в этот день катаются на лыжах. – Плановая операция? – Именно. В понедельник, девятнадцатого февраля 2001-го тебе удалили инфильтративную протоковую карциному. – Что-что? – Это рак груди. – Я мужчина. – У мужчин тоже бывает рак груди. Не так часто, ведь у вас совсем мало грудных тканей, но такое случается. Здесь сказано, её удалили под местным наркозом. – Нет, нет; это наверняка кто-то другой, кто-то с похожей фамилией. Кроме того, я тогда учился в университете в Виннипеге; я не мог быть в Калгари. – А по какому поводу ты был здесь в январе? – Меня пырнули ножом. – Господи Иисусе! Что же ты такого сделал? Сказал кому-то, что голосовал за либералов? – Что-то вроде того. – Я не нахожу никаких следов твоего пребывания здесь из-за чего-то подобного. – Ты уверена? – Угу. – Э-э… ладно, о’кей. Спасибо, Сэнди. – Джим, так что всё это… – Мне нужно идти. Поговорим позже. – Ладно. Пока. – Пока. Я упал обратно в кресло, учащённо и хрипло дыша. 7 – Хорошо, – сказал я, глядя на море лиц. – Субъективна мораль или объективна? Кто ответит? – Субъективна, – отозвался Борис, не потрудившись прежде поднять руку. – Почему ты так думаешь? – Потому что она разная у разных людей. – И у разных культур, – добавила Нина. – Правильно, – сказал я. – Некоторые люди за аборты, – другие против. Некоторые верят, что всегда нужно протягивать руку помощи – другие считают, что вы ослабляете людей, ограждая их от необходимости бороться самим. Верно? Кивки. – Но Сэм Харрис… кто знает, кто это такой? – Знаменитый атеист, – ответил Кайл. – Да, верно. Его самая известная книга – «Конец веры», но он также написал другую, под названием «Моральный ландшафт», в которой доказывал, что если вы определяете моральные деяния как такие, что способствуют процветанию осознающих себя существ, то существует и такое явление, как объективная мораль. Рассмотрим вот какой сценарий. Вообразим себе мир, в котором каждый человек испытывает максимум страданий; каждый испытывает такую физическую и эмоциональную боль, какую только способны испытать человеческое тело и разум, – что-то вроде пребывания в аду или, я не знаю, в Питтсбурге. Смешки. – Итак, говорит Харрис, что, если мы можем уменьшить эти страдания на самую малость? Что, если мы уменьшаем физическую боль с уровня десять из десяти до уровня девять из десяти, пускай даже для одного-единственного человека? Будет ли это объективно моральным деянием? Существует ли какой-либо мыслимый контраргумент, система морали, в которой неуменьшение боли может считаться правильным поступком? Да, да, мы можем изобрести сценарий, в котором это игра с нулевой суммой – я уменьшаю твою боль, но боль кого-то другого вследствие этого увеличивается. Однако это не та ситуация, что описывает Харрис. Он говорил о том, что каждый человек испытывает максимально возможный объём страданий; ослабление боли одного человека никак не может усилить боль другого. Так что в данных обстоятельствах не является ли уменьшение страданий даже одного человека объективно моральным деянием? А уменьшение страданий двоих – это даже лучше, верно? А если вы способны уменьшить страдания каждого, пусть даже совсем чуть-чуть, – не будет ли это моральным императивом? |