Книга Алла Пугачева. Жизнь и удивительные приключения великой певицы, страница 24 – Алексей Беляков

Пугачёву пригласили в оркестр Лундстрема, который уже тогда был легендарным.

Тут хочется на мгновенье отвлечься и рассказать о встрече автора с Лундстремом, ибо эпизод тот дорогого стоит.

У оркестра тогда была репетиционная база в запущенном ДК завода на Нижней Красносельской улице.

Олег Леонидович мелкими шажками вошел в неуютную комнату со шкафами и афишами — что-то вроде кабинета. Там было несколько человек, разговаривали. Там же ждал его и автор этих строк.

Лундстрем поздоровался с молодым журналистом («Про Аллу? Да-да…»), рассеянно посмотрел вокруг и вдруг удалился. Примерно через минуту он вернулся, с трудом держа в руках старый стул:

— Садитесь, пожалуйста.

…Пугачёва была в его огромной жизни лишь одной из пары дюжин талантливых девушек. Лундстрем достал из шкафа неряшливую толстую папку с фотографиями, сваленными безо всякой попытки архивации. Фотографий юной Пугачёвой нашлось совсем немного, очень плохого качества. Почему-то они были сильно пересвеченными (сияние исходило, не иначе).

Гастролируя с Лундстремом, Алла узнала, что такое хорошие гостиницы: популярный оркестр не ночевал, где придется. Вечером, когда музыканты с шумом направлялись в рестораны, она быстренько скрывалась в своем номере, чтобы избежать настойчивых предложений разделить компанию. Возвращаясь поздно ночью, хмельные оркестранты будили Аллу своими криками в коридоре.

Тогда вместе с ними часто ездил и Валерий Ободзинский — любимый певец всех советских женщин.

Когда Ободзинский выступал, Алла внимательно наблюдала за ним из-за кулис. Очевидно, пыталась найти формулу народной любви.

— Алла с большим успехом пела у нас песню о Шаляпине, — вспоминал Олег Леонидович. — Даже слезу вышибала у публики. Потом тут же стремительно перевоплощалась и выбегала на сцену уже в брючках и с тросточкой: в таком наряде она исполняла песенку французского шансонье. Во всех песнях Пугачёва ухитрялась быть совершенно разной. Свой сценический облик она придумывала сама, и тогда у нее, кстати, была совершенно гладкая прическа с проборчиком.

Лундстрем дал Алле прозвище — Луиза. Почему, уже никто не помнит, но звучало изящно.

Во всей большой программе оркестра Алле доставалось лишь три-четыре номера — там были другие солисты и даже отдельный квартет «Лада», исполнявший чисто эстрадные вещи: Лундстрем тогда тяготел к многожанровости, чтобы удовлетворять самые разные запросы публики.

Алла завела знакомство с веселым молодым человеком Славой Добрыниным, который руководил квартетом «Лада». Их сплотило главным образом то, что оба оказались самыми юными в оркестре. Оркестранты тут же принялись сплетничать, что у Аллочки со Славой роман, и с интересом следили за реакцией Миколаса, когда тот встречал жену в аэропорту или на вокзале. Но здесь они глубоко заблуждались.

«Однажды на гастролях, — говорит Добрынин, — она сидела у себя в номере (а Алла была такой скромницей), я к ней зашел и сказал: "Слушай, я тут пойду с девчонками погуляю, а ты не можешь мне тем временем переписать начисто клавир моей новой песни "Если будем мы вдвоем" (это был один из моих первых композиторских опытов)?". — "Конечно, — отвечает. — Мне это даже приятно"».

Немного позже Пугачёва запишет пару добрынинских вещей — сам он тогда даже не пытался петь — и подружится с его первой женой Ирой.

* * *

Почти в то же время у Аллы случится еще одна встреча, которой, впрочем, поначалу ни она, ни ее новый знакомый почти не придали значения. Во время гастролей оркестра Лундстрема в Ленинграде осенью 1972 года в номер к Пугачёвой постучался здешний молодой поэт, прославившийся к этому моменту словами песенки о Золушке («Хоть поверьте, хоть проверьте, но вчера приснилось мне…»). Его звали Илья Резник. Вот что он сам поведал в своей книге «Алла Пугачёва и другие»:

«— Песню принесли? — серьезно спросила певица.

— Да. Слушай.

И я спел ей песню, в которой говорилось о том, что как аукнется, так и откликнется, что я с тобою остался из жалости…

— Это мне? — растроганно спросила Алла.

— Нет, но сейчас мы ее с тобой выучим и пойдем к N-ой.

Я назвал имя очень популярной тогда, в 1972 году, певицы, проживавшей в этой же гостинице. (Скорее всего Резник говорит здесь о Галине Ненашевой — А. Б.)

Показ провалился. Наверно, мы слишком волновались, когда пели в два голоса перед вальяжно раскинувшейся в кресле звездой, может, мы просто пришли не вовремя, а может быть, она почувствовала в этой худенькой рыжей девушке будущую грозную соперницу.

А тогда, тогда моя новая компаньонка расстроилась больше меня…

— Знаешь, Алла, возьми тогда себе эту песню, — великодушно предложил я. Но она неожиданно отказалась:

— Я подумала, ты был прав: эта песня для N-ой. Лучше найди что-нибудь другое.

В пачке клавиров, извлеченных из гитарного чехла, я отыскал ту песню… Песня назвалась "Посидим-поокаем"».

В принципе, ей было хорошо работать у Лундстрема: довольно престижное место, много концертов. Да и за границу Алла впервые выехала именно с оркестром — это были гастроли в Польше. Но как раз тут она вдруг с тоской подумала о том, сколько еще лет она будет выбегать на сцену после того, как зал отбил все ладони, рукоплескал Ободзинскому, и петь свои три песенки?

Здесь в Польше, в городке Сопот каждый год гремел международный музыкальный конкурс. Победитель увозил приз — «Янтарного соловья»…

— Не-ет, — сердито говорила Алла Добрынину, — мне синица в руках не нужна. Мне этот «соловей» нужен.

Слава в ответ смеялся: «Да ты сама как воробушек!».

«Мне кажется, — заключает Лундстрем, — что именно в Польше Алла почувствовала, что ей надо работать самостоятельно. Я отнюдь не порицаю ее за то, что она ушла из оркестра: все-таки у нас чисто джазовая специфика, а Пугачёва — эстрадная артистка и время показало, что Алла была права».

Миколас долго всех уговаривал, чтобы жену устроили работать в Московскую областную филармонию.

«Да лучше мы пятидесятилетнюю цыганку возьмем, чем молодую певицу! — шумел директор филармонии. — У нас певиц уже полно. Ну куда нам еще, куда?»

Помог исключительно «семейный» аргумент: жена должна работать там же, где и муж. Они, мол, и так редко видятся из-за гастролей… под угрозой «ячейка общества»… про ветреность артистов уже слышать невозможно… а мы же боремся за крепость уз…

Все-таки Аллу взяли в филармонию. «Много у нас было тогда "левых" концертов, — вспоминает Орбакас. — Это когда всякие администраторы набирали бригады артистов и вывозили куда-нибудь. Например, на майские праздники. Очень хорошие деньги с этого качали. Мы много ездили с Николаем Сличенко. Он был гвоздем программы, а мы уж так…».

Когда дом в Зонточном переулке приговорили к сносу, родителям и Алле с Миколасом дали по квартире недалеко от Рязанского проспекта. К этому времени в своей бывшей детской комнатке вновь поселился брат Женя, но не один — с молодой женой, привезенной из Горького.