Книга Убийство Командора. Книга 1. Возникновение замысла, страница 90 – Харуки Мураками

Я взял толстый карандаш и, орудуя им, как линейкой, замерил все пропорции лица Мариэ. В рисунке, а не кроки нужно неспешно, точно и скрупулезно все их промерить, какой бы в итоге ни вышла картина.

– Мне кажется, сэнсэй, у вас талант к живописи, – произнесла Мариэ после долгой паузы, как бы вспомнив.

– Спасибо, – просто поблагодарил я. – Такие слова ободряют и делают человека храбрее.

– Вам тоже нужна храбрость?

– Конечно. Храбрость нужна всем.

Я взял в руки большой эскизник и открыл его.

– Сегодня я сначала сделаю набросок. Еще мне нравится сразу писать красками по холсту, экспромтом, но сегодня сосредоточимся на рисунке. Так я хочу постепенно понять, что ты за человек.

– Разобраться во мне?

– Нарисовать человека – это истолковать его, но прежде нужно разобраться в нем самом. Только истолковывать следует не словами, а линиями, формами, цветом.

– Хорошо бы и мне самой в себе разобраться, – произнесла Мариэ.

– Мне б тоже не помешало, – согласился я. – Разобраться в самом себе. Но это не так-то просто. Поэтому я пишу картины.

Карандашом я быстро накидал эскиз ее лица и верхней части туловища. Будет очень важно, как я перенесу на плоскость холста ее глубину – и не менее важно, как остановлю мгновение ее еле заметных движений. Это в общих чертах и определит портрет.

– Скажите, у меня грудь маленькая? – спросила Мариэ.

– Не знаю, – ответил я.

– Маленькая, как неподнявшийся хлеб.

Я засмеялся.

– Ты только что перешла в среднюю школу. Она еще поднимется, сейчас даже не стоит переживать.

– Мне же даже лифчик еще не требуется. А другие девчонки в классе все их уже носят.

Я действительно не заметил у нее на свитере ни малейших признаков выпуклости.

– Если тебя так сильно это беспокоит, можно вставить туда что-нибудь, – сказал я.

– Хотите, я так сейчас и сделаю?

– Мне все равно. Я пишу твой портрет не ради твоего бюста. Поступай, как знаешь.

– Но мужчинам ведь больше нравятся женщины с пышной грудью?

– Не обязательно, – ответил я. – У моей младшей сестры в твоем возрасте грудь тоже была еще маленькой. Но сестру, как мне кажется, это особо не беспокоило.

– Еще как беспокоило – просто она об этом не говорила.

– Возможно, – ответил я. – Но Коми вряд ли принимала это близко к сердцу. Ей и без того было о чем беспокоиться.

– И что – у вашей сестры грудь позже выросла?

Я продолжал водить по бумаге карандашом и на вопрос не ответил. Мариэ Акигава некоторое время пристально следила за движениями моей руки.

– Потом у нее грудь стала большая? – повторила затем она.

– Нет, не стала, – сдался я. – Она перешла в среднюю школу и в том же году умерла. Ей было всего двенадцать лет.

Мариэ Акигава какое-то время ничего не говорила.

– Как вы считаете, тетя у меня красивая? – спросила она чуть погодя, резко сменив тему.

– Да, очень.

– Сэнсэй, а вы холостой?

– Да, почти что, – ответил я. Доставят тот конверт в контору адвоката – тогда наверняка стану холостым полностью.

– Хотите пойти с ней на свидание?

– Если получится, будет приятно.

– И грудь у нее большая.

– Не обратил внимания.

– И очень красивой формы. Мы вместе моемся, поэтому я знаю, что говорю.

Я снова посмотрел на лицо Мариэ.

– Ты же с ней ладишь?

– Бывает, иногда ссоримся, – сказала она.

– Из-за чего, например?

– По-разному. То не сойдемся во мнениях. То я просто выйду из себя.

– Ты, я гляжу, очень странная девочка. В кружке ты держишься совсем иначе. У меня на занятиях впечатление, что ты весьма немногословна.

– Там, где не хочется разговаривать, я предпочитаю молчать, – прямо ответила она. – Я что, болтаю лишнее? Или мне вести себя тише?

– Нет-нет, поболтать я и сам не прочь. Говори, не стесняйся. Я не против.

Разумеется, я и впрямь радовался тому, что беседа наша течет оживленно и естественно. Ведь это не дело – два часа просто рисовать, будто воды в рот набрав.

– Беспокоит меня моя грудь, ничего не могу поделать, – чуть погодя произнесла Мариэ. – Целыми днями думаю только о ней. Это же ненормально?

– Думаю, ничего странного тут нет, – ответил я. – Такой у тебя возраст. Я в твои годы, кажется, только и думал, как о своем кранике. Какой он странной формы, не слишком ли маленький, да и шевелится как-то подозрительно.

– А сейчас?

– Что сейчас? Что я думаю о своем кранике?

– Ага.

Я и впрямь задумался.

– Особо ничего. Считаю его вполне обычным – и никаких неудобств мне он не причиняет.

– Женщины его хвалят?

– Иногда могут. Хотя, разумеется, возможно, это просто лесть. Как, бывает, льстят, глядя на картины.

Мариэ Акигава задумалась. После чего произнесла:

– Сэнсэй, вы немного странный.

– Вот как?

– Обычно мужчины о таком не разговаривают. Например, мой отец о таких подробностях не распространяется.

– Думаю, в обычной семье отец вряд ли захочет рассказывать собственной дочери о своем кранике, – заметил я, не переставая деловито рисовать.

– А вот, например, в каком возрасте становятся крупными соски? – спросила Мариэ.

– Не знаю, я же мужчина. Но, полагаю, это у всех по-разному.

– А в детстве… у вас была подружка?

– Первая – в семнадцать лет. Одноклассница из старшей школы.

– А какая школа?

Я назвал ей муниципальную школу в районе Тосима, о существовании которой кроме местных не знал, пожалуй, никто.

– А как было в школе? Интересно?

Я покачал головой.

– Особо ничего интересного.

– И что… вы видели соски подружки?

– Да, – сказал я, – показывала.

– Какого примерно размера?

Я вспомнил ее соски.

– Не то чтоб маленькие, но и не очень большие. Так, средние.

– А в лифчик себе она что-нибудь подкладывала?

Я попытался вспомнить, какие лифчики тогда носила моя подруга. Память у меня за годы изрядно притупилась, и припоминал я лишь то, как мне проходилось с ними возиться, чтобы снять.