Книга Берлинский боксерский клуб, страница 11 – Роберт Шареноу

Натянув легкие штаны и синюю фуфайку, я побежал в парк. Еще только светало, на улице было тихо и почти безлюдно. На углу у газетного киоска рассыльный сгружал с тележки на тротуар пачки свежих газет. Он мне кивнул и проводил восхищенным, как мне показалось, взглядом. Я тоже ему кивнул, расправил плечи и немного прибавил скорости. Дальше по пути мне попались молочник с осликом, запряженным в повозку, полную бутылок с молоком, оборванный старик-дворник, толкавший перед собой ржавый мусорный бак на колесиках, и усталая проститутка, возвращавшаяся домой после трудовой ночи. Меня бодрило ощущение, что я единственный в этот ранний час вышел на улицу, чтобы заняться спортом. Уже это одно делало меня особенным и ни на кого не похожим. В парк я прибежал запыхавшись, но еще полным сил.

Подтягиваться я никогда раньше не пробовал и понятия не имел, трудно это или легко. Металлическая перекладина турника оказалась холодной и скользкой. Как я ни напрягал тут же занывшие от боли мускулы, дотянуться подбородком до перекладины мне удалось один-единственный раз. Я еще повисел на ней, собираясь с силами для нового рывка, но скоро понял, что из этого ничего не выйдет, и соскочил на землю. Заряд бодрости от пробежки рассеялся без следа. Может, у меня и хороший размах, решил я, но спортсмена из меня не получится. Однако домой я все равно не пошел, а побежал, чтобы отработать сполна хотя бы беговую часть трехсотки.

С этим я, к сожалению, тоже не справился: через двадцать минут совсем выдохся и остаток пути прошел шагом. Сорок пять минут бега, одно подтягивание, семнадцать отжиманий и восемьдесят приседании в сумме давали сто сорок три. То есть у меня не набралось и половины от желанной трехсотки.

Я зарисовал в блокнот схему основных упражнений и постарался при этом как можно точнее отразить идеальную, на мой взгляд, технику их исполнения. Туда же я честно записал свои более чем скромные результаты и, расстроенный ими, решил пойти покидать в топку уголь – должен же я был справиться хоть с одним из заданий.

Для этого я спустился в подвал, где в тесной каморке рядом с котельной жил комендант нашего дома герр Коплек. Он был горячим сторонником Гитлера и в знак этого прибил снаружи на свою дверь красный флаг со свастикой в белом круге. Его любимым чтением был бульварный еженедельник «Штурмовик», печатавший злобные антисемитские статьи и карикатуры. Я тайком таскал у герра Коплека старые номера и хранил их у себя под матрасом, но меня в них интересовали не пропагандистские материалы, а картинки с девушками.

Мои родители считали герра Коплека дураком. Когда он повесил на дверь нацистский флаг, отец сказал: «Именно на таких идиотов, как Коплек, и рассчитано нынешнее надувание щек и бряцание оружием».

Чуть помедлив, я собрался с духом и постучал прямо по свастике в центре флага.

– Ja? ^[19] – отозвался неприветливый голос изнутри.

– Герр Коплек, это я, Карл Штерн.

Зашаркали шаги, и дверь распахнулась. За ней в одной нижней рубахе стоял герр Коплек, приземистый толстяк с мощной веснушчатой шеей и стриженной ежиком головой. Вид у него был крайне недовольный.

– Чего надо? – раздраженно спросил он.

– Я хотел спросить, не позволите ли вы мне по утрам закидывать уголь в топку?

– Уголь закидывать? – Герр Коплек подозрительно прищурился.

– Да.

– Только этого мне и не хватало – чтобы ты уголь воровал, – буркнул он и попытался захлопнуть перед моим носом дверь.

– Вы не подумайте, герр Коплек, – сказал я, остановив его в последний момент. – Мне для тренировки.

– Тренировки?.. И для чего же ты тренируешься?

– Для того, чтобы стать боксером.

Герр Коплек весело рассмеялся.

– Да тебя, задохлика, разок ткни – пополам переломишься.

– Поэтому мне и нужно кидать уголь – чтобы мышцы нарастить. Мне это герр Шмелинг посоветовал.

– Герр Шмелинг? – удивленно переспросил он.

– Да. Он будет со мной заниматься.

– Макс Шмелинг?

– Да. Макс. Он дружит с моим отцом.

– Ага, настоящему немцу Шмелингу больше делать нечего, кроме как дружить с твоим отцом.

– Отец ему вчера картину продал.

– Еще бы. Денег стрясти твой отец хорошо умеет.

– Можно я буду топить котел? Bitte ^[20]. А вы, если хотите, можете за мной следить, чтобы я уголь не воровал.

Герр Коплек скрестил на груди руки и задумался.

– Вам же меньше работы, – продолжал упрашивать я. – У вас появится время заняться чем-нибудь полезным.

– Уголь будешь брать там, – сказал он и показал на большую кучу в углу подвала, у нижнего конца ведущего на улицу широкого желоба. – Загружаешь доверху тачку, отвозишь к котлу и закидываешь в топку. Тачку утром и тачку вечером.

– Danke ^[21], герр Коплек.

– Но не дай бог замечу, что ты стащил хоть кусок угля. Сразу сдам полиции. Понял?

Я закатал рукава, схватил лопату, которая стояла у стены рядом с угольной кучей, и бодро принялся кидать уголь в тачку. После десятка взмахов у меня заболели руки. Наполнив тачку всего до половины, я успел натереть мозоль у основания большого пальца правой руки. К тому времени, когда тачка была нагружена полностью, руки у меня буквально отваливались от боли. Я взялся за рукоятки и начал толкать тачку в сторону котла, но сделал всего пару шагов, прежде чем тачка покачнулась и опрокинулась.

– Что, силенки не рассчитал? – засмеялся Коплек. – Ты, главное, потом за собой подмети.

С этими словами он скрылся в свой каморке и захлопнул за собой дверь. А я, проклиная себя за неловкость, снова нагрузил тачку и, с ног до головы покрытый угольной пылью, в конце концов отвез ее к котлу. Он представлял собой громадное и гулкое металлическое сооружение, из верхней части которого уходили в потолок толстые трубы.

Чтобы не так париться и не уделать окончательно перепачканную углем и пропитанную по́том рубашку, я разделся по пояс. Каждый раз, когда я закидывал в топку очередную порцию угля, руки мне обжигал бьющий оттуда жар. Мозоль у большого пальца лопнула, и ладонь на ее месте противно саднила, поэтому мне пришлось изловчиться и перехватить лопату так, чтобы черенок не касался влажной раны. Я уже почти закончил, когда сзади раздался девчачий голос:

– Ну прямо Вулкан у кузнечного горна.

Я обернулся. Это была Грета Хаузер, предмет самых страстных моих мечтаний. Стоя у входа в подвал, она смотрела на меня с удивленной улыбкой. Мне стало неловко: тощий, в подтеках смешанного с копотью пота, я наверняка выглядел жутко смешно. Я торопливо бросился надевать рубашку, но липкие от пота руки плохо лезли в рукава.