Книга Я, Титуба, ведьма из Салема , страница 34 – Мариз Конде

Как создаются репутации? Вскоре – вот ведь удивительно! – меня назвали превосходной поварихой. Теперь приходили, чтобы заказать мои услуги для свадеб и банкетов.

Я сделалась привычной фигурой, бродившей по улицам Салема и входившей через заднюю дверь домов или гостиниц. Когда я шла следом за звяканьем своих цепей, женщины и дети выходили на пороги, чтобы посмотреть на меня. Насмешки или оскорбления я слышала редко. По большей части ко мне испытывали сострадание.

Я завела привычку пробираться к морю, оставаясь почти невидимой между корпусами бригантин, шхун и других кораблей.

Море – вот что меня исцелило.

Его большая влажная рука поперек моего лба. Его испарения в моих ноздрях. Его горькое снадобье на моих губах. Понемногу я собирала себя воедино по кусочкам. Понемногу я снова начинала надеяться. На что? Я точно не знала. Но во мне просыпалось предчувствие, нежное и слабое, будто утренняя заря. Из тюремных слухов я узнала, что Джон Индеец – в первом ряду обвинителей, что он подыгрывает девочкам – этому наказанию божьему – крича, как они, кривляясь, как они, обличая громче и сильнее их. Я узнала, что это он, до Энн Путнам или Абигайль, обнаружил на мосту Ипсвича ведьму под лохмотьями нищенки. Поговаривали даже, что он признал Сатану в облаке над осужденными, не менявшем форму.

Было ли мне больно слышать все это?

В мае 1693 года губернатор Фипс, получив согласие из Лондона, объявил всеобщую амнистию. Перед обвиняемыми Салема открылись двери тюрем. Отцы снова обрели детей, мужья – жен, матери – дочерей. Я же – никого. Эта амнистия ничего не изменила. Моя судьба не заботила никого.

Ко мне пришел Нойес, начальник полиции:

– Знаешь, сколько ты должна колонии?

Я пожала плечами.

– Как я об этом узнаю?

– Все подсчитано!

Он стал перелистывать страницы книги:

– Видишь, это здесь! Семнадцать месяцев тюрьмы по два шиллинга шесть пенсов в неделю. Кто мне это оплатит?

Показав жестом, что мне это неизвестно, я, в свою очередь, спросила:

– Что будем делать?

Он проворчал:

– Искать кого-нибудь, кто заплатит причитающиеся суммы и тем самым получит тебя в услужение!

Я невесело рассмеялась:

– Кто же захочет купить ведьму?

Он цинично ухмыльнулся.

– Человек в стесненных обстоятельствах. Знаешь, почем нынче негры? По двадцать пять ливров!

На этом наш разговор прервался. Но теперь я знала, какая судьба меня ожидает. Новый хозяин. Новое рабство.

Я начала всерьез сомневаться в основном убеждении Ман Яя, согласно которому жизнь – это дар. Жизнь была бы даром, если бы каждый мог выбрать чрево, которое его выносит. Так вот, быть ввергнутой в тело нищенки, эгоистки, стервы, которая отомстит за все горести своей жизни, за то, что принадлежит к когорте тех, кого используют, униженных, тех, кому навязывают имя, язык, верования, – какая же это Голгофа! Если мне когда-нибудь предстоит снова родиться, пусть это будет в стальной армии завоевателей!

После того разговора с Нойесом каждый день приходили какие-то незнакомцы и меня разглядывали. Они осматривали мои десны и зубы. Щупали мои живот и грудь. Поднимали мои лохмотья, чтобы осмотреть ноги. А затем заявляли с недовольной гримасой:

– Она такая худая!

– Ты говоришь, ей двадцать пять. На вид только пятнадцать.

– Мне не нравится ее цвет!

Однажды я приглянулась одному мужчине. Господи боже, какому мужчине! Маленький, с искривленной спиной и горбом, торчавшим на высоте левого плеча. Лицо цвета баклажана было наполовину скрыто большими рыжими бакенбардами, переходившими в остроконечную бородку. Нойес презрительно шепнул мне:

– Это еврей, торговец, говорят, очень богатый. Он мог бы оплатить целый корабль черного дерева, и вот торгуется из-за той, по кому виселица плачет.

Я не поняла, что в этих словах содержалось для меня оскорбительного. Торговец? Который наверняка имеет дело с Антильскими островами? С Барбадосом?

Поэтому я посмотрела на еврея с восхищением, словно его омерзительное уродство уступило место самой представительной и обольстительной наружности, какая только может быть. Не олицетворял ли он ту возможность, о которой я мечтала?

Я преобразилась; в моих глазах читалась такая надежда и такое желание, что, очевидно, неправильно поняв меня, он развернулся и, хромая, ушел. Как я только что заметила, правая нога у него была короче левой.

Ночь, ночь, ночь прекраснее дня! Ночь, которая приносит нам мечты! Ночь, то обширное место встречи, где настоящее берет за руку прошлое, где смешиваются мертвые и живые!

В камере, где оставались только несчастная Сара Дастон, слишком старая и слишком бедная, которой, несомненно, предстояло закончить жизнь в этих стенах, Мэри Уоткинс, которая ожидала возможного хозяина, и я, никому не нужная, мне удалось собраться с силами, чтобы призвать Ман Яя и свою мать Абену. Молить, чтобы, объединив силы, они помогли мне оказаться у этого торговца, взгляд которого говорил мне, что этот человек тоже знаком со страной страданий и что – я не могла определить, каким образом – мы были бы, могли бы быть на одной стороне.

Барбадос!

В предыдущие периоды жизни, когда я была сперва полна ярости, а затем одурманена болезнью, я совсем не думала о родной земле. Но после того как частички моего существа начали пусть непрочно, но склеиваться воедино, воспоминания о ней возродились во мне снова.

Тем не менее новости о родине, которые до меня доходили, не были хорошими. Там прочно воцарились страдание и унижение. Презренное стадо негров не переставало вращать колесо несчастья. Теребилка для волокон, мельница, вместе с тростником – мое предплечье, и пусть моя кровь окрасит сладкий сок!

И это было еще не все!

Каждый день другие острова вокруг него были открыты для потребностей белых; я знала, что теперь в южных колониях Америки наши руки ткут длинные хлопковые саваны.

В ту ночь мне приснился сон.

Мой корабль входил в порт, его парус надут моим нетерпением. Стоя на пристани, я смотрела, как его просмоленный корпус рассекает воду. У подножия одной из мачт я различила какую-то фигуру, которую не смогла назвать. Однако я знала, что она приносит мне радость и счастье. Через сколько времени познаю я эту передышку? Этого я не могла понять. Я знала, что судьба – это старик. Он идет мелкими шагами. Он останавливается, чтобы отдышаться. Он возвращается. Он снова останавливается. В свое время он достигает цели. Тем не менее меня наполняла уверенность, что самое мрачное уже позади и теперь я могу передохнуть.

В ту ночь ко мне пришла Хестер и улеглась рядом со мной, как иногда делала. Положив голову на ее щеку, подобную безмятежной водяной лилии, я прижалась к ней.