Онлайн книга «Смерть сердца»
|
– Да, это я, – ответила она. – Но в это время я обычно не дома, меня нет, говорю же. Я так и думала, ты ведь был так занят. А разве нет?.. Да, конечно, есть… А без этого никак нельзя обойтись?.. Ладно, тогда в шесть или в половине шестого. – В четверть седьмого, – вставил Сент-Квентин. – Я уйду в шесть. – В четверть седьмого, – сказала Анна и повесила трубку, совершенно не изменившись в лице. Она снова откинулась на спинку софы. – Сплошное притворство… – Неужели опять? – сказал Сент-Квентин. Они переглянулись. – Сент-Квентин, у тебя платок весь в масле. – Все из-за твоих превосходных тостов… – Ты им во все стороны размахиваешь… Порция, неужели тебе и вправду нравится сидеть на таком стуле, без спинки? – Я очень люблю этот табурет. Знаешь, Анна, я сегодня шла пешком до самого дома. Анна ничего не ответила, она и не думала слушать. Сент-Квентин сказал: – Надо же. А мы гуляли по парку. Озеро замерзло, – добавил он, отрезав себе еще пирога. – Ну, оно ведь не могло совсем замерзнуть, лебеди там плавают, я сама видела. – Да, ты права, оно не совсем еще замерзло. Анна, что с тобой такое? – Прости, я задумалась. До чего же у меня слабовольный характер, просто терпеть не могу. И терпеть не могу, когда люди этим пользуются. – Боюсь, что с твоим характером уже ничего нельзя поделать. Он уже сложился, мой – так точно. А вот Порции повезло, ее характер еще формируется. Порция уставилась на Сент-Квентина ничего не выражающим темным взглядом. Нехорошая, еле заметная улыбочка, уже совсем не детская, скользнула у нее по лицу, исчезла. Она по-прежнему молчала. Сент-Квентин довольно резко поменял позу, снова скрестил ноги. Анна сказала, борясь с зевотой: – И кто там знает, кем она вырастет… Порция, у тебя на каминной полке сотни, просто сотни медведей. Они все из Швейцарии? – Да. Боюсь только, к ним пыль липнет. – Пыли я не заметила, просто подумала, надо же, их тут сотни. И каждый, наверное, вырезан вручную каким-нибудь швейцарским крестьянином… Я заходила к тебе – повесила твое белое платье в шкаф. – Если хочешь, Анна, я их уберу. – Нет-нет, зачем же? У них ведь там, кажется, чаепитие. У Квейнов была еще внутренняя линия, и когда по телефону звонили из одной комнаты в другую, вместо звонка раздавалось пронзительное жужжание. Теперь телефон зажужжал, и Анна потянулась за трубкой со словами: – Это, наверное, Томас. – Она сняла трубку. – Алло?.. Да, у нас Сент-Квентин. Конечно, дорогой, скоро. Она повесила трубку. – Томас пришел с работы, – сказала она. – Могла бы сразу ему сказать, что я уже ухожу. Зачем он звонил? – Просто сказать, что он уже дома. Анна сложила руки на груди, откинула голову, поглядела в потолок. И вдруг сказала: – Порция, спустись-ка к Томасу, он в кабинете. Порция просияла. – Он хотел, чтобы я зашла? – спросила она. – Может быть, он еще не знает, что ты уже дома. Мне кажется, он очень тебе обрадуется… Скажи ему, что у меня все хорошо и, когда Сент-Квентин уйдет, я сразу к нему спущусь. – И передай ему от меня привет. Осторожно поднявшись, Порция поставила чашку с тарелкой обратно на поднос. Затем, держась до дрожи прямо, ступая широко, мягко – и все равно по-сиротски неприметно – она направилась к двери. Шла она пятясь, не отворачиваясь, будто перед особами королевской крови – и Сент-Квентину с Анной ничего не оставалось, кроме как смотреть на нее, пока она не уйдет. На ней было темное шерстяное платье – сказывался превосходный вкус Анны, – застегнутое на пуговицы до самого горла, перехваченное тяжелым ремнем. Ремень съезжал с худеньких бедер, она то и дело судорожно за него хваталась и подтягивала повыше. Из коротких рукавов торчали очень тонкие руки с крупными, хрупкими локтями. Ее тело состояло сплошь из перетекавших друг в друга ломаных и рваных линий; оно было присобрано на живую нитку, но двигалось с ощутимой несобранностью: каждое движение было немного чрезмерным, словно изнутри всякий раз прорывалась какая-то тайная сила. И в то же время она держалась настороженно, памятуя о мире, в котором ей приходится жить. Ей было шестнадцать, она теряла детскую величавость. Сосредоточенное внимание Анны и Сент-Квентина летело на нее прибоем, приступом, отчаянно пытаясь поскорее выбраться из гостиной, она сжала губы и стиснула кулаки, руки плотно прижала к бокам. Добравшись до двери, она церемонно ее распахнула, затем, придерживая одной рукой, обернулась, желая с гордостью показать, что снова обрела дар речи. Но Анна тотчас же налила еще чашку остывшего чаю, Сент-Квентин пошаркал ногой по ковру, разглаживая какую-то складку. Она послушала их молчание и наконец захлопнула дверь. Едва дверь закрылась, Сент-Квентин сказал: – А все-таки мы себя могли бы и получше вести. Зря ты это, Анна, дались тебе эти медведи. – Сам знаешь, почему так вышло. – И зачем ты так кривлялась по телефону? Анна отставила чашку и захихикала. – Зато, – сказала она, – ей будет о чем написать. Надо же, мы кажемся ей интересными. Но, если подумать, Сент-Квентин, мы чертовски скучные. – Ну нет, я себя скучным не считаю. – Я тоже не считаю. Не думаю, что я скучная. Но, знаешь, она, как бы это сказать, нас дорисовывает. Упрямо стоит на том, что мы чем-то ото всех отличаемся, хотя я толком не понимаю, чем именно. – Две злюки… Какой у нее высокий лоб! – Это, дорогой, чтобы удобнее было о тебе думать. – И все же интересно, откуда у нее это. С твоих слов я понял, что ее мать из себя ничего особенного не представляла. – А, так это от Квейнов, правда, ты только посмотри на Томаса, – ответила Анна и затем, заметно потеряв интерес к разговору, свернулась клубочком на софе. Вскинув руки, она потрясла ими, чтобы сползли рукава, и залюбовалась собственными запястьями. На одном она носила бесшумные бриллиантовые часики. Сент-Квентин, не замечая, что его не замечают, продолжал: – Как по мне, высокий лоб – признак злости… Это ты с Эдди разговаривала? – По телефону? Да. А что? – Мы все знаем, что Эдди невеликого ума, но ты-то зачем ему таких глупостей наболтала? «Меня нет, меня никогда нет дома». Пфф! – фыркнул Сент-Квентин. – Впрочем, это, конечно, не мое дело. – Да, – ответила Анна, – кажется, не твое. Она хотела еще что-то добавить, но тут открылась дверь и в комнату вплыла Филлис, чтобы убрать со стола. Сент-Квентин поглядел на свой платок, нахмурился при виде масляных пятен и сунул его в карман. Они даже не стали притворяться, что беседуют. Когда поднос унесли, Анна сказала: |