Онлайн книга «Собаки Европы »
|
Братья и сёстры. Каштанка была нам как сестра. Но ведь я придумал бальбуту не для какого-то там братства или сестринства. А зачем? Пока я думал зачем, нас стало уже трое. А там, где трое, рано или поздно может созреть заговор или предательство. Разумеется, Каштанка — что бы она там ни говорила, какими бы высокомерными, цвета раскрашенного дерева, негритянскими словечками ни плевалась — очень гордилась, что принадлежит к самому что ни на есть тайному мужскому обществу. Она была такая, как мы, — осознание того, что у неё есть тайна и она может говорить на языке, о котором никто в мире не подозревает, словно освещало её изнутри. Но слишком уж она была умная. К тому же девчонка. Я не верил, что девчонки умеют хранить тайны. Только мужчины владеют искусством держать рот на замке. Кажется, я начинал её немного бояться. И будто вопреки этому страху, будто чтобы поддразнить меня, наши разговоры в сети неизменно заканчивались договорённостью встретиться возле «Щедрого». Каштанка брала мороженое, двойную порцию, я — водку, которая приглушала мой страх, а Козлик — свое вечное пиво. Как я выглядел рядом с ними? За кого меня принимали прохожие, все эти чинные минсквичи? За опустившегося отца двоих детей? Может, и так. Я надеялся, что это именно так. Пока не случилось непоправимое. Мы сидели у «Щедрого» и обсуждали Каштанкину работу (за месяц она успела невероятно много — вот что значит молодость), как вдруг услышали откуда-то из залитого последними солнечными лучами перехода: «Каштанка!» Тогда мы не знали, что её можно так называть. Что она отзывается на эту кличку. Мы называли её… А никак не называли. Поэтому моментально почувствовали облегчение и сами этому удивились. Каштанка. Так просто. И так идеально ей подходит. Было видно, что самой Каштанке этот голос особой радости не принёс. «Вот же блин, — сказала она тихо и поморщилась. — Это Буня». А к нашему столику, недоверчиво вглядываясь в Козлика и опасливо — в моё сто лет не бритое лицо, уже приближался добрый молодец, стриженый по последней моде. Широкий в плечах (двух Козликов не хватило бы, чтобы составить из них одного такого молодого человека), с челюстью продавца спорттоваров, в яркой рубашке и моднявых штанишках. Короче, стандартный такой буня. «Привет, — он подошёл к Каштанке и наклонился над ней, обхватив обеими руками её стул. — Здравствуйте». Здравствуйте — это предназначалось мне. Я мрачно кивнул. Козлик не знал, куда девать свои лапы. Каштанка, оправдываясь, повела плечами: «Привет, Буня». «Станислав, — он протянул руку мне, а потом, слегка вытянувшись, Козлику. — А это кто с тобой?» «Тебе дело, Буня?» — Каштанка с напускным спокойствием доела мороженое. «Я тебя с ними уже третий раз вижу. Дай, думаю, подойду, познакомлюсь. Каштанка, ты чего вчера убежала? Я тебя весь вечер искал. И чего ты трубку не берёшь?» «Я тебе говорила, чтоб ты за мной не ходил? А, Буня?» «Не, ну чего ты в самом деле. Я поговорить хотел, — сказал Буня обиженно. — А они что, иностранцы? Я слышал, как вы говорили». «Это Олег Олегович, мой репетитор, — раздражённо сказала Каштанка. — А это мой друг, Козлик». Козлик покраснел. «Козлик? — Буня расхохотался. — Извини, братан, не смог сдержаться. Хорошая у тебя фамилия. Или это она придумала? Каштанка у нас, по ходу, любит клички давать. Знает, что ничего ей за это не будет. Пока что. Вот подрастёт…» «Шёл бы ты, Буня, по своим делам». — Каштанка облизала палец. «Хороший у тебя репетитор, я смотрю. — Буня медленно дотронулся до моего стакана, в котором ожидали своей очереди уже не первые на сегодня сто граммов. — А что вы репетируете? Чему учитесь?» «Тебе дело? Давай, Буня, быстрым шагом, — проговорила Каштанка, и глаза её сверкнули. — У тебя же бизнес, все дела». На вид Буне было лет двадцать. Он подумал — и в его раскосых, красивых глазах возникло сомнение. «Ладно. — Он отпустил стул Каштанки, выпрямился. — Я только другу твоему, Козлику, кое-что сказать хотел. На два слова, брат». «Не пойду я никуда, — неожиданно громко и возмущённо сказал Козлик. — Говори или исчезни. Остопиздел уже». «Ого, — Буня подошел к нему. — Белорусский язык. Уважаю. Мова нанова, Пагоня, галерея У. «Толькi ў сэрцы трывожным пачую…» Нормально. Я тоже могу. По-белорусски размавлять. Слушай, Козлик. Ты Каштанку не обижай, добро? Мы с ней друзья. Я её того, люблю. Понял?» «Ты что, бухой, Буня?» — Каштанка встала и взяла его за руку. «Ладно. Позвоню тебе сегодня. Репетируйте тут, только закусывайте. — Буня миролюбиво пожал мне руку. — До свиданья, Олег Олегыч!» И он своим медленным, развалистым шагом пошёл к парку, пару раз обернувшись, каким-то тоскливым взглядом выхватывая нашу троицу из-под тени скрипучих зонтиков. «Моке а бекке бе моке… Нет, он нормальный парень, — сказала Каштанка и пересчитала деньги. — В драку не полезет. Но достал уже так, что хоть ты ему ногу возьми сломай. Ходит за мной, ходит. Что ему от меня нужно? Сказала же, Буня, у тебя никаких шансов». Козлик хмыкнул. А я собрал со стола бумаги. «Он за тобой следит, — я снова подумал об осторожности и как-то мне стало нехорошо, словно Буня следил именно за мной. — Ты что, не видишь? Каштанка!» Она не слушала, бормотала что-то под нос. Не на бальбуте и не на кунду. Я не сразу понял, что она вполголоса матерится. «Каштанка!» Она встрепенулась, посмотрела на меня удивлённо. «А тебе идёт», — улыбнулся Козлик. Она показала ему кончик языка. Синевато-красный, замёрзший. Козлик отвернулся. «Надо придумать другое место, — задумчиво сказал я. — А может, и вообще пока что залечь на дно». 9. Несколько недель мы друг другу почти не писали — а в начале ноября словарь был готов. Не скажу, что это меня очень уж порадовало: бальбута приобретала завершённую форму, но шло ли ей это на пользу? Нет, не шло, и я вообще уже не совсем понимал, куда движется эта моя история. Моя — и моего удивительного языка, выросшего из старой чашки, на дне которой темнела остывшая кофейная гуща. Бальбута задумывалась мной как непрерывная «переливающаяся форма», не способная застыть навсегда. Неужели и правда придуманные этими людишками законы неизбежны и мы никогда не сможем договориться, не условившись строго соблюдать правила? Бальбута родилась как «корневая база», как набор несложных правил — но созданный нами словарь ставил бальбуте ультиматум, он приказывал ей сделать вид, что она существует давно и её не столько придумали, сколько вспомнили. Это был приказ обмануть самого себя. Бальбута на моих глазах превращалась в какое-то иезуитское наречие, требующее от нас троих предавать и убивать во имя понимания и веры. |