Книга Преданный и проданный, страница 123 – Борис Павленок

— Да мы вчерась с Мотей... — смущённо забормотал Безбородко, отступая за спину Потёмкина.

— Сталоть, и стихни. Выстраивается линия от самого Днестра до Каспийского моря. Вот только эта бородавка. — Потёмкин щёлкнул ногтем по карте. — Крым. Неужто с боем брать?

— Зачем с боем? — возразил Безбородко, держась в отдалении. — Бородавки как сводят? Перевяжут ниточкой ножку, она и отомрёт. Заметьте: ласковой, шёлковой... Есть способ мирного приключения Крыма, этакая шёлковая экономическая удавочка. Мурзы татарские не сеют, не пашут, живут поборами с христианского населения. Вот и надобно убрать из Крыма русских, армян, греков и караимов заодно, чтоб торговлю нарушить. Бородавка и отвалится, мурзы на коленях приползут к нам за хлебушком.

— А не к Турции?

— Османы сеют ли — тоже разбоем богатеют.

Потёмкин одобрительно шлёпнул Безбородко по спине.

— В дипломатии ты генерал! Значит, Александр Васильевич, и это ложится на тебя — переселение. Готовь, Безбородко, указ. Каждому переселенцу на подъём хозяйства по пятьдесят рублёв... А часом, татары не учуют? Резню как бы не начали.

— Они за кинжалы, мы за верёвки, — усмехнулся Безбородко.

— Шёлковые?

— Можно и пеньковые. Мусульманин, проливший кровь в бою, святым становится, а повешенному в рай дорога закрыта...

Потёмкин внимательно, с оттенком неприязни посмотрел на мудреца:

— А ты не случайно лицом страхолюден.

— Политика — дело грязное и кровавое, недаром дипломаты белых перчаток не скидают... Разве только спать ложась.

Суворов вставил своё слово:

— Я, батюшка, тоже воевал в тех краях, и, мню, лаской там больше сделаешь, чем удавкой, только оказывай уважение старшим, да княжеских званий не жалей.

— Григорий Александрович, — напомнил Безбородко, — поляки ждут.

— Зови.

— А её величество?

— Придёт в свой час.

— Карту прибрать? — спросил Маттей.

— Зачем? Пусть видят, что мы привержены южной политике.

— Может, мне, батюшка, куда в сторонку? — спросил Суворов. — Вешать не вешал, а перепорол панства изрядно.

— Вот и будешь вроде перчика в том супе, который предстоит сварить.

В кабинет вошли польские вельможи в сопровождении Панина и Завадовского — чиновника посольского департамента.

— Граф Ржевусский.

— Граф Потоцкий.

— Коронный гетман граф Браницкий.

Потёмкин улыбнулся ему особенно приязненно: Санечка познакомила на балу.

— Бардзо пшепрашем, Панове, — по-польски извинился Потёмкин. — Задержал вас, южные дела обговаривали. Нынче курьер к послу в Анкару, инструкцию заканчивали посольству. Думаем заслон против турок над Чёрным морем поставить, дабы отбить охоту к войнам.

— А татары крымские? — Это Браницкий.

— Эти, мнится, скоро сами запросятся под сень короны российской... Что нового в Польше?

— Всё то же, — вздохнул Ржевусский. — Нет ладу, что ни двор, то король... Пан круль Понятовский не может собрать шляхту в одни руки, все вольные, и всяк в свою сторону тянет. Раздоры, разбой, разруха.

— Прошу сядать, — пригласил Потёмкин. — Выходит, не утишил бунт генерал Суворов?

— Там, где прошёл Суворов, и ворон не каркнет. — Браницкий кинул далеко не дружелюбный взгляд в сторону полководца. — Радзивилл и сам сбежал за границу, и войско увёл, на православных землях тихо. Но Польша велика.

— Чего же вы хотите?

— Учуяв раздор, со всех сторон руки тянут к землям польским. Просим у императрицы покровительства и защиты.

— Но это поссорит нас с Пруссией, Австрией, Швецией, — заметил Панин.

— С кем бы ни поссорило, а просьбу панства уважить надо. — Потёмкин сурово посмотрел на Панина. — Пруссаки, австрияки, шведы, турки — то всё чужое, а у России и Польши кровь одна, славянская, только сердца два.

— Браво! — воскликнул Потоцкий.

— В вас, дорогой князюшка, — с елейной улыбкой проговорил Панин, — древнее польское родство заговорило.

— Не вижу ничего зазорного в том, — резко ответил Потёмкин. — Польская кровь — братская кровь. Это крепче, чем звон талеров чужих... хотя бы и прусских.

— Светлейший, вы забываете, что императрица — немка.

— Но является русской царицей и новую отчизну любит — не в пример другим — сердечно.

Потёмкину и Панину уже было тесно возле трона. Поединок остановился появлением Екатерины. Одновременно вошёл лакей с шампанским. Все встали, закланялись, зашаркали ногами.

Екатерина, приветливая и оживлённая, вступила в разговор:

— Я ознакомилась с вашим трактатом, господа, и рада, что голос благоразумия позвал вас к дружбе. Мы внимательно изучим пропозиции, и господин Потёмкин вручит наш официальный ответ.

Панин сидел, свесив голову.

— Могу только сказать, что мы повязаны обязательствами перед европейскими державами и над нами висит угроза Порты. Однако надеюсь, у России достанет силы разрубить любой узел. Приглашаю к шампанскому. — Екатерина взяла бокал и совсем непротокольно и не по-царски присела на подлокотник кресла. — Извините, ходила много.

Господа заулыбались, сочувственно кивая головами. Отпив глоток, она вдруг задала вопрос:

— А правда ли, господа, что главный мятежник ваш, пан Радзивилл, сидит на Балканах, ожидая визу для въезда в Турцию? И будто бы намерен сговорить падишаха к войне против России?

— Оттого мы и заспешили до Петербурга — заявить лояльность нашу.

— И будто бы с ним самозванка, выдающая себя за дочь покойной императрицы Елизаветы с претензией на русский престол... Её Радзивилл надоумил?

— Пане Коханку дальше шашки и чарки мыслить не может, — засмеялся Потоцкий. — Он игрушка в руках других.

— Уж не Огиньский ли?

— Ваше Величество хорошо осведомлены.

— Дурачок, писал бы свои полонезы и мазурки. Я думала простить ему бунтарство, к престолу приблизить.

— Самозванка сначала его прикохала, но, узнав, что золото не держится в кармане музыки, перекинулась на Радзивилла... Слышно, что круги делает и возле вашего адмирала Алексея Орлова, — язвительно улыбнулся Ржевусский.

— О, Панове тоже неплохо осведомлены, знаете больше, чем я... Но что это мы сплетничаем, шампанское греется. — Екатерина встала. — Благодарю вас за визит. — Послы откланялись и вышли вместе с Паниным, она посмотрела вслед и сказала, склонясь к Потёмкину: — Совсем плох стал ногами Никита Иванович.

— Если б только ногами, он чуть не перессорил нас с поляками, пора ему на покой.