Онлайн книга «Преданный и проданный»
|
В данный момент его высочество, наследник наследника престола, сражались в шахматы со своим воспитателем, а папенька, то есть старшее императорское высочество и наследник престола, положив руки на плечи голштинцев и примкнувших к ним шталмейстера Льва Нарышкина и обер-гофмейстера, начальника Тайной канцелярии графа Андрея Шувалова, раскачиваясь, пели нечто громкое и ритмичное на немецком языке — в духе доброй немецкой привычки, означавшей единение всех дойче. К поющим подошёл лакей, предлагая вино. Ансамбль дружно потянул руки к бокалам. — Айн, цвай, драй! — Пётр опрокинул рюмку в рот, остальные последовали его примеру. Пётр снова взял вино и обратился к лакею: — А ты, русски холопски юнош, хотел бы покушать такое вино? Смущённый обращением великого князя, мальчишка-лакей залепетал: — Я, ваше императорское высочество... Как то есть, не могу знать, ваше императорское высочество... — Великий князь угощает, пробуй. — И Пётр выплеснул вино в лицо лакею, красные струи стекали по лбу, бровям, слепя глаза, расплывались кровавыми пятнами по белому пластрону. Лакей стоял, не шелохнувшись, Пётр захохотал: — Ещё попробовай? Нарышкин инстинктивным движением перехватил руку великого князя: — Герр Питер, Павлуша, наследник... Мальчик, оторвав взгляд от шахматной доски, недоумённо смотрел на родителя. С пьяной непредсказуемостью Пётр сменил веселье на гнев: — Ты, свинья, поднял руку на великого князя. Штелль гештандт! Смирно! Стоять! Опомнившийся Нарышкин забормотал: — Я, ваша светлость... — Молчать! Граф Шувалов, бунт! Выпороть дерзнувшего поднять руку, тут же, сей момент! Коллеги по вокальному ансамблю схватили Нарышкина и с хохотом поволокли на диван. — Капрал! Шпицрутен! Из-за двери, как чёртик из бутылки, выскочил капрал с пучком розог. — Ваше императорское высочество. — Пётр обернулся на голос, перед ним стоял Панин, державший за руку Павлушу. — Сын хочет пожелать вам спокойной ночи, час поздний, нам пора идти. Вы позволите? — с поклоном спрашивает Панин — ишь, толст-то толст, а спина гибкая, как лозинка. — Сын, говоришь? — Пётр с трудом приходил в себя после приступа гнева. Опустив на голову мальчика ладонь, неприязненно посмотрел на него. — До-ро-гой мой сын! Сто тысяч принёс! — Пётр хохочет. — Спокойная ночь желать, да? — Мальчик что-то лопочет, но из-за шума не разобрать. — Тихо! — гаркнул Пётр. — Спокойной ночи, папенька, — нежным, почти девичьим голоском произнёс мальчик, — и пусть пребудет с вами благословение Божие. — Карош мальтшик... А где твоя мама? — В Петергофе, папенька. — Нарышкин! — позвал Пётр. Экзекуторы освободили графа, и тот подбежал, оправляя мундир. — Великая княгиня была звана к ужину, почему не прибыла? — Больна, герр Питер. — Больна, всегда больна... Седлать коней! Панин осторожно повёл мальчика меж раскиданных стульев, валяющихся бутылок, скомканных салфеток. Пётр осадил жеребца у оранжереи, где жила Екатерина, подождал, пока подбежавший голштинец из сопровождения не подставит спину. — Пётр, будучи малорослым, не дотягивался со стремени до земли, ибо жеребец был под ним истинно царский — рослый, горячий. На крыльце двое гвардейцев скрестили перед грудью Петра ружья. — Опять вы, сволочь, опять спектакль! — Не извольте гневаться, сударь, — спокойно отозвался один из стражей. — Мы не сволочь, а гвардия её императорского величества. Кто вы таков и что вам надо? — Вы меня не знаете?.. Солдаты! Взять мерзавцев! Часовой выстрелил над головой, и сразу же со всех сторон появились гвардейцы. На крыльце показался офицер, посветил фонарём. — Отставить тревогу! Добрый вечер, ваше высочество. Пожалуйте в дом. — Почему столько войска? — Приказано усилить охрану, чтобы к великой княгине никто не проник и чтоб никаких сношений, особливо с иностранцами. — Но я же не иностранец! — Просим о прибытии заране предуведомлять, а то ночь темна, беда рядом ходит. Извините великодушно! — За мной, господа. Но деликатные «господа» предпочли остаться в стороне от семейной сцены, а в том, что сцена состоится, никто не сомневался. Когда Пётр ворвался в спальню, Екатерина спокойно лежала в кровати. Он резко рванул полог в сторону. Задрожало пламя свечей трёхрожкового шандала у изголовья. Екатерина открыла глаза, поднялась на локте: — Чему обязана, ваше высочество? Вы нарушили уговор: спальня каждого — дело каждого. Хмельной Пётр улыбнулся и, приблизив лицо к Екатерине — глаза в глаза, — сказал: — Узнал, что жёнушка больна и беспомощна, явился защитить. — Напрасно тревожитесь. Охраняют меня, будто крепость в осаде, воробей не пролетит. — Она смотрела холодно, с презрением. — А вы опять больны? В который раз? — Сосчитайте. — Сколько лет с вами не сплю, а вы всё рожаете да выкидываете. Со счёта сбился. Отчего бы это? — А Лизка Воронцова разве от вас беременеет? — Да, да, да! — закричал Пётр. — Это я с вами не могу быть мужчиной... Екатерина расхохоталась: — Боже мой, весь двор знает про ваши рога, лишь вы, простачок... Пётр горделиво вздёрнул подбородок. — Я хоть сейчас готов доказать вам... — Он расстегнул ремень. Екатерина, сверкнув глазами, резко поднялась, схватила шпагу, стоявшую у изголовья: — Я смогу постоять за свою честь! Вы забыли наш договор: интимная жизнь каждого независима. Пётр приблизился к ней. Лицо его было в полутьме спальни белым и страшным. — Знаешь, Катья, когда я взойду на престол, то собственной рукой обрежу эти косы. — Он запустил руку в волосы жены, она резко отвела её. — И это будет постриг в монашки. А может, чтобы ловчее было палачу... Нет, я тебя отдам на потеху роте голштинцев, вот натешишься... Пётр с хохотом выскочил вон. Загрохотало множество ног, послышался топот копыт. Из-за портьеры вышел Григорий Орлов, бледный от ярости, швырнул на ковёр шпагу. — Ещё момент, и я б его проткнул! — Русский Бог тебя благословил бы за это, Гришенька. Орлов посмотрел на Екатерину неотрывным взглядом, она глаза не отвела. Тогда Гришка усмехнулся: — Из благословения солдатам сапог не сошьёшь, матка. — Сапоги — это моя забота, — легко ответила она. — Подай-ка ларец. — Она вытащила бриллиант в массивной золотой оправе. — Роту обуть хватит? |