Книга Вавилон, страница 143 – Маргита Фигули

— О, как зловещи, — прошептал Валтасар, едва не лишившись чувств, — о, как зловещи твои прорицания! Дельфийский оракул куда милосерднее. Но я пришел сюда не для того, чтобы сулить тебе золото за пророчества о будущем твоего племени; я дарую тебе жизнь, осыплю золотом, наряжу в роскошные одежды; богатства моих сокровищниц станут твоими, если ты уступишь мне. Тебя пугает моя настойчивость, но ты убедишься, что я могу быть ласковым. Все. в моей власти, ибо я царь. Я могу казнить, но могу и миловать, как никто на свете. Царь всемогущ. Царь может быть добрым, как дитя, и кротким, словно голубь.

— Царь должен быть прежде всего мужественным и мудрым, — перебила его Дария.

— Я стану и мужественным, и мудрым, как ты захочешь.

Он протянул к ней руки, но она отстранилась.

— Царю не к лицу потакать своим прихотям. Властелин должен быть послушен трезвому голосу разума.

— Обещаю быть послушным ему, я исполню все, чего пожелаешь. — Валтасар терял последнее терпение.

— Неумно и недостойно царя выпрашивать любовь. У Валтасара занялось дыхание.

— Воистину на сей раз ты говоришь чистую правду. В моей власти не просить любви, а вырвать ее.

Валтасар сбросил плащ на глиняную скамью. В порыве мстительной страсти он схватил девушку за руки выше локтей; притянув к себе, посадил рядом на скамью, и тотчас неудовлетворенное желание. вспыхнуло в нем с новой силой. Он не сводил глаз с ее плеч. К платью была приколота медная брошь, она вдруг стала расплываться, глаза его заволокло туманом. Измученный бессонницей и ночным бдением, Валтасар терял сознание. Он был беспомощен перед Дарией, между тем царь чувствовал, что лишь ее возвращение во дворец могло вернуть покой его ночам.

— Я скорее отрекусь от престола Набонидов, — начал он, — чем возвращу тебя твоему суженому. Видно ты хороша в любви, но я не посягну на твою. любовь. Даю слово, — проговорил он с грустью. — Ты прекрасна, словно сказочные ледяные вершины; прекрасна, как они, холодна и неприступна, как они. Одно мое слово — и до самой вершины протянется лестница из чистого золота, и ты будешь моею. Но я дал слово.

Грудь Дарии вздымалась. Царь смотрел на нее как завороженный.

— О, мне не доводилось видеть, чтобы статуя, прекраснейшая из статуй дышала, — а ты дышишь, Дария, Дария…

Он осторожно коснулся пальцами ее плеча и шеи.

Она отпрянула, вздрогнув.

— Нет, нет, теперь тебе от меня не уйти. Ты моя, моя навеки.

— Пусти! — крикнула Дария.

Ее крик привлек к дверям стражу.

— Будь у меня кинжал, прирезала бы тебя, как собаку. Как собаку, ты этого заслужил, царь. Ночами тебе мерещится Навуходоносор, ты и мне не давал спать, пока не посадил в темницу. Ты плачешься, будто он преследует тебя, нашептывая, что не ты, а он подлинный царь Вавилона. В неистовстве ты ломаешь медные гравюры, прославляющие его подвиги, но знай — ни в одном деле не сравниться тебе с ним! Скажи — ну какой царь станет предаваться любовным утехам, когда на границах его государства стоит вражеское войско?

— Влюбленные не могут быть другими, — оправдывался смущенный Валтасар.

— Увы, государь, — вздохнула пленница. Царь бормотал, как в горячке. Он напоминал Дарии ее соотечественников, тех, кто пьет маковый отвар для того, чтобы погрузиться в сладкий сон. Тех, кто, однажды отведав дурманного питья, вовек не может отвыкнуть от него. Уж не испробовал ли и он этого зелья? Дария спросила об этом царя. От удивления Валтасар вытаращил на нее глаза и даже приоткрыл рот.

— Зачем мне маковый отвар? Я пью сладкие вина.

— Разумеется. И все-таки ты очень напоминаешь тех, что пьют его или пляшут вокруг костра, сложенного из стеблей мака, вдыхая одуряющий дым.

— А может, враги подсыпают его в мои яства или в жертвенные курильницы вместе с благовониями? — подозрительно проговорил он. — Я ни о чем, кроме любви, не могу думать. Ты видишь, я забыл даже о персах. Это худо.

Валтасар задумался.

Он думал о нависшей над Вавилонией угрозе и смотрел на Дарию. Она стояла против него, опершись головой о стену. Складки ее юбки колебались в такт движениям ее тела, колебались и вышитые на ней зеленые листья. Словно легкий ветерок шевелил кроны деревьев.

— Дария, — растроганно молвил царь.

Узница замерла, вжавшись в каменную стену; она сама походила на каменное изваяние.

Лучше дождаться лекарей из Греции или Египта, чем вот так унижаться перед этой тигрицей. Беспощадную смерть — больше она ничего не заслужила. Но царь хорошо знал, что готов пресмыкаться и перед последним рабом, лишь бы избавиться от мучительной бессонницы.

— Ты заслуживаешь, — сказал он с укоризной, — чтобы я сам пронзил стрелой твое сердце.

— Было бы разумнее, государь, пронзить стрелами сердца персов. Для халдейского владыки было бы больше чести.

Не в силах долее выносить ее насмешек, Валтасар прохрипел в бешенстве:

— Я ненавижу твой язык. Он груб, как речь моих корабельщиков. Женщине пристало быть нежной и ласковой. А ты чудовище, я тебя ненавижу.

Валтасар подхватил плащ и, волоча его по полу, ринулся к выходу.

Распахнув дверь, он едва не столкнулся со стражниками и вдруг увидел Набусардара, нетерпеливо мерявшего шагами тюремный коридор.

— Зачем он здесь? — спросил он у стражников. Те ответили:

— Уже час, как верховный военачальник ждет его величества царя царей.

— Я занят, — грубо ответил царь.

— У него к тебе спешное дело, — добавил начальник стражи.

«Уж не подошли ли персы к границе?» — мелькнуло у Валтасара.

Вконец измученный зноем, ночными кошмарами и холодностью Дарий, он бессильно опустился на каменную скамью тюремного надзирателя и приказал позвать Набусардара.

Едва Набусардар приблизился, как царь поспешил его предупредить: — Я не располагаю временем, князь, говори коротко: чего тебе надобно?

— Дело касается меня одного, царь, и я не хотел бы говорить при солдатах. Прошу, выслушай меня наедине.

— Говори здесь, — приказал Валтасар слабым голосом, но дал телохранителям знак удалиться. — Говори… я очень устал.

— Твоему величеству известно, — начал Набусардар, — что нам удалось схватить начальника персидских лазутчиков Устигу с помощью дочери Гамадана. Я прошу вознаградить ее за храбрость. Прошу тебя, царь царей, наш верховный властелин, пожаловать ей благородный титул.

Валтасар вспомнил слова Телкизы о Нанаи и усмехнулся.

— К чему дочери Гамадана благородный титул? Она бедна, и уместнее будет наградить ее золотом, а не титулом.

— Не отказывай ей, царь, в благородном сане. Его носил ее дядя Синиб, отличившийся в войне с аммонитянами, он лишился его по милости Эсагилы. Нанаи была ему как дочь, и если ты не хочешь признать над собой верховенство Эсагилы, верни титул племяннице отважного Синиба.