Книга Вавилон, страница 185 – Маргита Фигули

— Певец! — ужаснулась Нанаи.

— Ты скажешь, что в тревожное время, когда у стен города бушует война, твой долг — хранить любовью того, кто на куртинах ежедневно подставляет грудь под стрелы врагов?

— О да! Два года с замиранием сердца я жду его в этих стенах, мысль о грозящей ему опасности может свести с ума. Но, скажи, что же в этом удивительного, певец? Ведь я всего лишь женщина, которой так необходимо опереться на плечо мужчины. Тебе ли не знать этого! Если тебя и вправду послал Набусардар, он, верно, говорил, как задобрить своенравных богов…

— У тебя есть ключи от подземелья. Из чистого золота. Их подарил тебе Набусардар во вторую годовщину вашей встречи у Оливковой рощи. Верно я говорю?

— Верно.

— Он преподнес их в знак того, что считает тебя хозяйкой своего дома и целиком доверяет тебе… Ныне Непобедимый посылает тебе, — певец запустил руку в кошель за своим широченным кожаным поясом, — вот этот перстень.

Он повертел его в руках — камни заиграли, вспыхнули на свету.

— Великий Набусардар посылает его персидскому князю Устиге.

— Устиге? — От удивления Нанаи произнесла это имя шепотом.

— Именно Устиге, несравненная госпожа. Сумасбродство простого смертного не стоит того, чтоб о нем говорили, зато прихоти великих людей заслуживают всяческого внимания.

— Ты — демон! — вскричала Нанаи. — Как можешь ты насмехаться?

— Я придворный певец, и мое дело — играть да потешать. Но я умею быть и серьезным. Случается, и у меня болит душа. Прости, любезная госпожа, избранница великого Набусардара.

И он снова ударил по струнам, и снова полилась щемящая, скорбная мелодия.

Нанаи потупила глаза, черные мысли не давали ей покоя.

— Раздумывать ныне недосуг. Я обязан сдержать, слово и исполнить другое поручение — собственноручно передать Устиге этот перстень, — он слегка подбросил его и ловко поймал на лету пальцами. — Так приказал твой господин. Он посылает его в знак доброго расположения к персидскому князю. Я должен вручить его в твоем присутствии и сообщить Непобедимому, как перс отнесся к подарку — принял его с благодарностью или с негодованием.

— О, — затрепетала от страха Нанаи, — сделай, Энлиль, так, чтобы Устига порадовался ему.

— Ты боишься за жизнь Набусардара?

— Очень.

— Так сойдем же скорее в подземелье.

Нанаи торопливо достала ключи из золотой шкатулки. крышку которой украшала миниатюра — нефритовое изображение Оливковой рощи.

Спускаясь по дворцовой лестнице из мрамора в серых прожилках, Нанаи боязливо проговорила:

— Там сейчас Тека, верная рабыня моего господина…

Тека действительно находилась в темнице, в обычное время принеся узнику пищу.

Устига лежал на истлевшей соломе, не в силах пошевельнуть рукой. Скупой свет каганца освещал его лицо, вид узника был ужасен — скулы, обтянутые сине-серой кожей, черные провалы вместо глаз. На уши свисали длинные космы; некогда красиво подстриженная борода, теперь уже давно нечесанная, напоминала свалявшуюся паклю.

Тека склонилась было над узником, но тотчас отпрянула. Ей показалось, что Нергал, уносящий в преисподнюю души людей, уже закрыл ему глаза своим смертоносным перстом.

Но Устига очнулся.

Собрав последние силы, он спросил шепотом:

— Что делается за городскими стенами? Идет ли еще война? На чью сторону клонится победа? Тека молчала.

— Я знаю, тебе запрещено со мною говорить. Быть может, душа моя вырвется из этого мрачного подземелья прежде, чем утихнет битва. Я очень слаб, Тека. Но и на склоне жизни заклинаю тебя звездами, месяцем и солнцем, заклинаю любовью и скорбью, скажи: далеко ли Кир? Два года гнию я в этом склепе, ожидая либо смерти, либо иной жизни. Где стоит сейчас войско моего царя?

— Господин! — в ужасе отшатнулась Тека.

— Никто никогда не узнает, что ты разговаривала со мной. Сегодня ты в последний раз принесла мне пищу. Завтра моя душа уже будет блуждать в царстве теней. Ормузд поможет мне вырваться из темницы этого солнечного дворца, Ормузд помо…

Язык плохо повиновался ему, и он умолк.

— Господин, вижу, ты добрый человек и заслуживаешь того, чтоб увидеть солнце, но не принуждай меня обманывать моего господина.

— Я понимаю тебя, Тека. Ты думаешь, умирающему безразлично, кто побеждает, Кир или Набусардар? Оба они сильны. Два года длится единоборство. Быть может, боги смилостивятся и опояшут меня мечом, чтобы мог я примкнуть к воинам моего царя. О Тека, хоть раз еще опоясаться мечом и взять в руки лук!.. Но нет, этому не бывать… Тело мое — ветхая холстина, а дух — сломанное крыло… Но об одном я тебя прошу — скажи мне хотя бы о ней. Не она ли это была, чьи глаза излучали ее взгляд?

Тека силилась побороть в себе сострадание.

А Устига продолжал:

— Чьи глаза излучали ее взгляд, чьи уста пламенели багрянцем ее губ, на чьих щеках играл румянец с ее щек… а каждая черточка светилась ее застенчивой улыбкой…

Вздох вырвался из груди Теки.

— Скажи, это она прислала мне маленького божка из нефрита, благовония, теплое покрывало и упросила пробить второе оконце, чтобы в темнице было светлее?

Тека всхлипнула.

— И этого мне никогда не узнать… но исполни хотя бы последнюю мою просьбу. Скажи, жива ли она?

— Жива, — сжалившись, кивнула Тека. Охваченный внезапной. надеждой, Устига попытался было встать, но предательская слабость вновь свалила его на соломенное ложе.

— Жива… Стало быть, она жива… Я умираю, а она жива… пусть хоть она живет. — Слеза выкатилась из-под его ресниц. — Пусть живет, моя прекрасная, любовь моя. Передай ей, Тека, что я ей все простил, что умираю без ненависти в сердце.

Тека насторожилась. Ей послышалось, будто кто-то спускается вниз по лестнице.

— Обещай, что передашь это… Я умираю за отчий край и уношу с собой в могилу самые светлые чувства к ней…

Рабыня взяла миску и протянула ее Устиге. Но тот не заметил этого жеста и продолжал слабеющим голосом:

— Мне кажется, я не мог бы найти в мире ничего более прекрасного, за что стоило бы пожертвовать жизнью.

Голова его свалилась набок, зрачки подернулись стеклянным блеском…

— Господин! — вскрикнула Тека и принялась трясти Устигу за плечо.

Конвульсия свела его лицо, но Теке мерещилось, будто он улыбается. Прозрачная пленка кожи обтянула скулы узника, бездной развернулись глазные впадины.

— Господин, господин! — кричала прислужница. Выронив из рук миску с едой, она бросилась к выходу.