Онлайн книга «Самая страшная книга. Призраки»
|
– Хватит с меня коньяка. Пойду спать. Он желает ей спокойной ночи и, оставшись в одиночестве, пинает консервную банку. – Идиот! Дурак чертов! Цедит последние коньячные капли. За стенками палатки звенят комары и гудит тайга. Она рассказывает на своем скрипучем языке о старых хозяевах. О еженощном празднике в рогатой избе, за тыном из бедренных и берцовых костей. О людях в форме, что прибыли сюда искать Сорни-Най, Золотую бабу, ползали по брусничной поляне и выцарапывали себе глаза. И о ребятах, отправившихся в горы однажды, о том, как они встретили тонконогого старца и больше не жили. Мерно дышит Ксюша. Илья засыпает, и во сне кто-то ходит на четвереньках по их лагерю. Они просыпаются с рассветом, завтракают и пьют чай. От растрепанных Ксюшиных волос и детской футболки с Белоснежкой у Ильи щемит сердце. Сколько нежности в нем накопилось за эти годы! А она задумчивая и молчаливая, и время идет, и они идут по песчаной дороге. Подманивает насекомых плотоядная росянка, в сосновых гривах запутались птичьи голоса. Фото на память возле сруба, по венцы зарывшегося в болотистую почву. Ксюша ругается, споткнувшись о корягу, и раздраженно чешет комариные укусы. Сбегает в малинник, кричит Илье: – Тут кладбище! Болото пожрало погост, гробы, мертвецов. Над торфяником возвышаются кресты и пирамидки со звездами. Ил свисает с надгробия Серафимы Пантелеймоновны Поповой, умершей в 1939 году. – Деревня близко, – говорит Илья. Две дюжины хат примостились на краю живописного яра. Сверкает первозданной зеленью луг в заливной пойме, и лесные островки охраняют горизонт, словно косматые великаны. К Ксюше возвращается хорошее настроение, она спешит узнать, обитает ли кто в бревенчатых домиках. Выясняется, что обитают. Поджарая старуха возится на грядке. Кожа у нее бронзовая, косы белоснежные и толстые. И сарафан красивый, сафьянового цвета, с золотым орнаментом. – Ого, какая модница, – шепчет Ксюша и окликает женщину: – Добрый день! Женщина изучает гостей чуть раскосыми, синими как лед глазами. – Добрый, – сдержанно говорит она. Ксюша спрашивает про деревню, про старожилов. – Ворсой деревня зовется, – отвечает женщина. – Так-то три избы заняты, но нынче нет никого, кто в Ивановку ушел, кто рыбачить. – Вы, бабушка, в тайге давно живете, не знакомо ли вам такое место? Старуха смотрит на рисунок, но в руки его не берет. – Нет у нас такого. К Ивановке идите, может, там есть. – Вы уверены? Старуха уже уходит в дом, гремит засовом, зашторивает окно. – Не больно она гостеприимна, – говорит озадаченный Илья. – Врет она про капище, по-моему, – хмурится Ксюша. – Переживает, что мы увезем статуи. За Ворсой луга и лесные урочища. С вновь вспыхнувшим энтузиазмом друзья шагают по охотничьей тропинке. На дороге сложенные из бревен мостки. Под досками хлюпает грязь. Илья замечает чистое озерцо, напоминающее глаз с ресницами сосен на дальнем берегу. Уговаривает спутницу искупаться с ним. Безуспешно. Она не взяла с собой купальник. Как чужая… Ксюша устроилась на заросшем пушицей склоне. Он стоит по пояс в воде. Таежное солнце ласкает спину. – Почему мы расстались? – спрашивает внезапно. Она поводит плечами: – Работа, семья… У Лены дети. Я переехала. Витька… – Да нет. Мы с тобой почему расстались? Она вскидывает брови удивленно: – Так мы и не встречались. – А тогда, в походе? – Ну, это вообще-то по-другому называется, – говорит она. – И было всего пару раз. «Четыре раза», – думает он, ныряет в воды лесного озера и зажмуривается. Сверившись с картой, они делают крюк. Древнее мансийское городище Тарума расположилось на холме. Под густой травой угадываются оплывшие насыпи и полузасыпанные рвы. Ямы землянок. Крапива. – Привал, – говорят они в унисон. Садятся, скрестив ноги. Мышцы ноют от рюкзаков. Тишина пульсирует, давит на уши. Птицы не поют над Тарумой, и путники молчат, что-то такое понимая интуитивно. Илья улыбается вяло, когда Ксюша кладет голову ему на колени. Она сразу засыпает, а он успевает сказать, что скучал по ней. И погружается в сон. Ему снится пожилой мужчина с колючим взглядом из-под очков. – Дальше не ходи, – говорит мужчина. – Если увидишь их, никогда не будешь прежним. – Марьичев! Он просыпается рывком, едва не соскальзывает в ров. – Господи, мы спали три часа! Ксюша мрачна и не на шутку встревожена. – На вершине холма стоял человек. – Где? – напрягается Илья. – За тем валом. Я проснулась, а он стоял там. – Как он выглядел? – У него была крупная голова. Очень крупная. – Крупная голова? Тебе это не приснилось? – Мне здесь не нравится, – она подхватывает рюкзак. – Хочешь, я проверю? – Нет! Давай идти, наверстаем упущенное время. Он успокаивает ее по дороге: «Всего-то рыбак из Ворсы». Он размышляет о прицепе с извращенным коллажем и о танце на опушке. Русло Линты запружено осклизлыми утопленниками-бревнами. Река течет под топляком. Бревна трутся со скрежетом, ветви и корни переплетены узлами. Угрюмая Ксюша отмахивается от слепней. Тропинка оборвалась в болоте. Деревья вокруг чахлые и тонкие как спички. Не оправились после давнего пожара. Корявые стволы обросли лишайником. Верхушки засохли. За уродливыми кронами мелькает тусклое солнце, постепенно снижающееся к торфяникам. Над гиблым болотом стелется дымка. – Спой что-нибудь, – предлагает Илья. – Что за глупости, – говорит она. Но поет – пытается петь. Песенка из кинофильма «Москва слезам не верит» неуместна в тайге и только привлекает взоры из зарослей. – Без гитары не получается. Вот бы Витьку сюда. Обидно, что он не смог поехать. – Я его не приглашал. – Нет? Но ты же сказал… – Я соврал. Я хотел провести выходные с тобой. – Мне приятно, но… Она подавлена. Она подыскивает слова. – Ильюш, мне жаль, если я ввела тебя в заблуждение. Ты мой друг, самый лучший. Но сейчас у меня не тот период, чтобы… Он останавливается, касается ее запястья: |