Книга Странное происшествие в сезон дождей, страница 129 – Виктория Платова

Кроме того, что там плакал ребенок.

— Вы помните?.. — с надеждой переспрашивает Кристиан.

— Да, конечно.

— Мы говорили о поступке, на первый взгляд безобидном. Абсолютно невинном и никому не приносящем зла…

— Да. Что-то такое было. Вы совершили такой поступок, Кристиан?

То, чего так страстно желала Дарлинг, произошло: взгляд Кристиана снова стал живым. Но теперь он исполнен тоски, страха и невыразимой боли.

— Может быть.

— И это как-то связано с Шоном? Или… с кем-то другим?

Наверное, это все-таки связано с Шоном, но лучше бы Дарлинг не упоминала о нем: Кристиан сразу же замыкается и уходит в себя:

— Я не могу… Простите… Может быть, потом. Не сейчас. Простите меня, Дарлинг…

* * *

…Спустя сутки они все еще остаются пленниками виллы.

Им всем, включая Исмаэля, пришлось пережить довольно унизительную процедуру снятия отпечатков, вызвавшую к жизни несколько колких реплик Анн-Софи и спровоцировавшую очередную депрессию у Магды.

Магда — самое слабое звено в цепи.

Она либо плачет — и тогда выглядит совершенно нормальной, либо надирается виски в укромных уголках дома — и тогда из этих уголков ощутимо веет безумием. Но никто больше не обращает внимания на бессвязные вопли и истерический смех Магды — никто, даже Тео. Тео старается нигде не пересекаться с женой, и в этом своем желании не пересекаться он совсем не одинок. Остальные ведут себя так же или почти так же. Исключение составляет лишь Анн-Софи: она единственная, кто еще сохраняет оптимизм и надежду на то, что весь этот кошмар когда-нибудь да закончится.

— Вы не можете держать нас здесь вечно, — заявила она Йену, перед тем как тот покинул дом.

— Никто и не говорит о вечности. Но вам придется потерпеть.

— Как долго?

— Недолго.

— Хотите сказать, что уже разобрались во всей этой кровавой и малоаппетитной истории?

— Не хватает нескольких важных деталей, чтобы картина сложилась целиком. Но это вопрос времени.

— Вечности?

— Времени, Анн-Софи. И в ваших интересах дождаться, когда последняя песчинка в часах упадет вниз…

— Чтобы снова перевернуть их? И снова ждать последнюю песчинку?

— Остроумно, да. Убийца тоже кажется мне весьма остроумным человеком. И очень хладнокровным.

— Под это определение из тех, кого я знаю… подпадают только двое.

— Кто же?

— Я сама и малышка Лали.

— У вас специфическое чувство юмора.

— А у вас — специфические методы ведения дел. И знаете что?.. Вы бы не могли изолировать Магду? Она угнетающе действует на всех. Клиника неврозов пошла бы ей сейчас на пользу, вы не находите?

— Может быть. И даже определенно пошла бы, находись мы где-нибудь в Европе. Но это не Европа — это Азия, леди. И не самая благополучная ее часть. Так что придется вам потерпеть Магду еще какое-то время.

— Вечность?

— Все закончится даже раньше, чем выдумаете. Обещаю вам.

Анн-Софи и Йен стояли неподалеку от «Лендровера», наблюдая за тем, как тело Даша пакуют в черный пластиковый мешок. Не слишком густонаселенные проводы, но ведь и Дарлинг все это время провела за одной из колонн, прячась не столько от дождя, сколько от чужих, мало соответствующих скорбному моменту разговоров и посторонних взглядов. Все другие — она была уверена в этом — поступили так же. И скрываются сейчас за окнами, замочными скважинами и дверными щелями, почему-то не решаясь выйти к той, кто составлял смысл их жизни. Или — составлял смысл их ненависти и отчаяния.

Жалкие трусы.

Прежде всего это относится к двум засранцам — Яну и Тео, и уже потом — к путаному и несчастному Кристиану и не менее путаной Магде. И уже потом — к Зазу, чья человеческая значимость столь невелика, что вполне могла бы уместиться под коротко стриженными ногтями его жены. Удивительное дело — туда не влезут ни змея, ни скорпион, а Зазу — пожалуйста!.. Непонятно лишь, что происходит с Исмаэлем, который так любил мать, что это стало чем-то сродни роковой страсти. Непонятно, что происходит с Лали и ориенталами. Дарлинг снова пришлось пережить расставание с ними: кошки исчезли в тот самый момент, когда она встретилась в коридоре с застекольем Кристиановых глаз. Взяли и растворились в сумраке, но Дарлинг сильно надеется, что они сейчас где-то рядом с Лали.

Согревают малышку своими горячими телами. Или — наоборот — остужают ее пылающее тельце своей прохладной шерстью. Дарлинг так и не решила, какой из вариантов больше соответствует действительности, не исключено, что оба. Проверить это невозможно: сколько бы она ни стучала в запертую дверь детской, ответом ей служит молчание. А ведь ребенок, пусть и не по годам сообразительный, все же остается ребенком. И он нуждается в защите и внимании, не говоря уж о том, что его нужно кормить. Желательно — фруктами и чрезвычайно полезными для растущего организма кашами. Несколько раз у непрошибаемой двери детской Дарлинг сталкивалась с француженкой, которую тоже беспокоит судьба маленькой сиротки Лали.

— Может быть, стоит взломать дверь? — задала нелепый вопрос Дарлинг.

— Не стоит. Исмаэль позаботится о своей сестре. На него можно положиться.

— Но…

— Сегодня я уже видела его на кухне. Он варил овсянку. Вряд ли для себя.

— Вы говорили с ним?

— Разговоров он сейчас избегает. Это и понятно. Нужно дать ему время, чтобы хоть как-то справиться с ситуацией.

— Наверное, вы правы.

В отличие от Анн-Софи, Дарлинг не видела Исмаэля на кухне: просто потому, что старается не заходить туда, а если и заходит, то визит длится не больше нескольких минут, необходимых для того, чтобы утащить банку тоника или уже начинающий гнить банан. Воспоминаний о прозекторском столе ей хватит надолго, они уже сейчас преследуют ее, настойчиво лезут в голову и настигают в самых неподходящих местах. И всякий раз на этом столе хоть кто-то да оказывается. Чаще всего — Даша, чье тело сплошь состоит из височных проломов и черных, забитых глиной дыр. Зрелище, которое разыгрывается в воображении Дарлинг, явно не для слабонервных: на Даша нет живого места, как не было живого места на Джин, извлеченной из пыльного автомобиля на одиннадцатые сутки после смерти. Чуть лучше обстоят дела с Шоном: он всего лишь покрыт синяками. Но — в отличие от реальности, где синяк был расплывчатым и ничем не примечательным пятном на груди, — синяки, всплывающие в воображении, несут в себе массу смыслов. Они то и дело трансформируются в буквы и цифры, из которых легко сложить адрес, украденный вместе со стикером с передней панели холодильника:

COTONOU, RUE DU RENOUVEAU, 34.

Остался ли в доме хоть кто-то, кто побывал там, в таинственном Cotonou, на таинственной rue? Или собирался побывать и даже забронировал номер в ближайшей к rue гостинице, и это сочетание букв и цифр для него никакая не загадка?..