Книга Золотая лихорадка, страница 35 – Николай Задорнов

Под берегом Сахалина две артели из русских и китайцев гребут вилами со дна морскую капусту. На шаландах Иван переправляет ее во Владивосток. Там есть у него небольшая конторка, живет свой человек, ведет дела, перепродает капусту в Китай.

У Бердышова свои буксирные пароходы ходят по морю, есть буксирно-пассажирские — на реке, свои баржи, халки, лодки, лодочный сарай, свои бочарни.

Знакомого японца Иван однажды напоил допьяна, гулял с ним по Корсакову посту на Сахалине и уговаривал не ловить селедку и треску, а приходить в лиман Амура за лососем.

— Я дам тебе хорошей рыбы. Какого хочешь посола? Сухого японского? Или в бочках? Или как из поленницы будешь брать дрова?

Осенью светлая широкогрудая японская шхуна, похожая на утку, вошла в Амур. На заездке — на бревенчатой городьбе среди реки — Иван жил с артелью в домиках на сваях.

Бердышов налил японскую шхуну серебристыми лососями до самых бортов. Он сам черпал из садков сетчатым черпаком тучных кетин. Свистел ветер, и лиман был желт от донной, взбитой бурей глины, а горы черны. Заездок на сваях трясся от ударов волн, как в лихорадке, вместе со всеми домами, построенными высоко над водой в двух верстах от берега.

Шхуна легко плясала, и соломенные скаты на ее бортах рвало от ударов о заездок. Японец Токуда, покуривая, стоял у борта и остро смотрел на Ивана, который так для него старался.

В трюмы навалили лед. Шхуна ушла при попутном ветре легко, всходя на волну и не разбивая ее. Неожиданно в тот же день пришла другая шхуна с незнакомым японцем. Астраханцы налили ее рыбой до бортов.

На другой год на кетовую рыбалку пришло два десятка японских шхун, и некоторые из них успевали сплясать на волнах лимана за осень несколько раз.

Ивана звали в гости в Японию. Это было совсем рядом. Но Ивану было некогда. Он отправлял три баржи с соленой рыбой в бочках вверх по Амуру. Пароход доставил его рыбу во Владивосток раньше, чем кета доходила в речки на Уссурийском побережье.

Иван всюду нанимал людей. Он брал их даже с Сахалина, отбывших сроки каторги. Он быстро угадывал, какому человеку и что можно доверить, кто может стать учеником засольного мастера, кто бочаром, а кто подручным у машиниста или приказчиком. Всюду были выбранные и слегка пригретые им, зависимые и обязанные ему люди.

Однажды в трактире в Николаевске Токуда танцевал русскую. Иван замечал, какой он гибкий, как он вьется, вывертывая винтом свое коренастое тело, каким жаром горят его глаза. Заметив пристальный взгляд Ивана, Токуда вежливо улыбнулся…

В зеленом, обшитом тесом домике американца Бутсби приказчики Ивана получали прибывшие на судах из-за океана длинные ящики с переложенными масляными прокладками охотничьими ружьями…

— А ты помнишь Маркешку Хабарова? — спросил Иван.

— Старика? Как же…

Афанасьев и Бердышов сидели в резных креслах черного дуба. Стол под белой скатертью ломился от закусок.

— Садись и ты с нами, Люба! — сказал Иван молодой экономке. — Люди свои.

Кешка слышал, что Иван взял ее на Сахалине, привез в новый город и определил на место.

Семья у Ивана живет в Петербурге. Там же уполномоченный его фирмы, доверенное лицо — Сила Алексеевич Бердышов.

— Я еще маленький был, отец все хвалил Маркешкины ружья.

— Умственный был! — безразлично ответил Афанасьев, сгребая подбородок в горсть с таким видом, словно там росла густая борода.

— Его бы учить. Я помню, он просил разрешения открыть свой завод. А над ним потешались. Он свое ружье показывал, как милостыни просил. Он придумал трехзарядную винтовку. И резьбу в дуле так аккуратно излаживал. Я молодой был, шибко жалел его. Еще тогда подумал, ну, а я, мол, просить не буду никого.

— Так правда, что Николаевск гибнет?

— Паря, наш город сник!

— А ты, что ли, не живешь в нем?

— Я там живу и торгую. Как был, так и есть.

— Не собираешься переехать? Смотри, новые города! Пахнуло в открытое окно цветущей липой.

— Чуешь. А в Николаевске такого не услышишь.

Иван молчал.

Кешка знал, если Иван молчит, значит, он многое может сказать.

— Здесь разворачиваются большие дела, — продолжал Афанасьев, — за этим нас созвали на съезд. Даны будут субсидии, только схватись вовремя. Надо ухитриться и выставить себя.

— А ты начинал на субсидии? Паровую мельницу в городе ты на субсидии построил?

— Нет, я сам. А ты?

— А ты не знаешь? Тигра мне субсидию выдала, царапнула по ляжке. Я в горах зимой золото нашел, — усмехнулся Иван. Иннокентий: испуганно вздрогнул. Он слыхал, какое золото на Горюне намыл Иван лютой зимой. — Наши с тобой субсидии! — хлопнул Бердышов по коленке старого товарища.

Голубоглазая, полноватая Люба спокойно слушала, смутно понимая, о чем речь. Словно вспомнив о чем-то нужном, она встала в удобный миг и вышла.

— Губернатору хочется приободрить русский капитал супротив иностранного, — продолжал Кешка.

— И ты хочешь?

— Паря, я не пропущу!

— Конечно, чем же ты не руцкий капитал, — отозвался Иван. — Маленько скуластенький, Кеша! А помнишь, как ты, бывало, все пел: «День я му-у-учусь, ночь страдаю и спа-кою не найду…»?

Иван вскочил, ударил себя ладонями по коленям и спел, пританцовывая:

Люба внесла кувшин молока с ледника.

— Иван. А как ты думаешь про революцию? — спросил Кешка.

— Я, паря, не думаю.

— У нас в Благовещенске, особенно молодые и грамотные, говорят, что царь не нужен, тем более что мы так далеко, что все законы несправедливые, одни глупости и что тут народ жив только тем, что не соблюдает законов и хищничает. А установить здесь своего начальство не в силах, кругом тайга, попробуй в нее пролезть.

— А ты знаешь, японцы ко мне за рыбой ходили, ходили, а потом вдруг однажды — стой! Телятева назначили к нам в Николаевск окружным начальником. Запрет! «Какое имеете право?» Столько было возни. Заставили японцев платить за въезд к нам. Они теперь покупают билеты. Паря, как в театр. На другой год опять все по-другому. Опять деньги с них. Но небольшие деньжата.

— В тайге у нас на Зее есть деревня — живут дивно. Приехало начальство: «Почему вы так хорошо живете? Мы к вам столько лет не ездили, думали, что совсем пропали. А у вас скот, пашни, народ здоровый». — «А это, батюшка, потому, что начальство десять лет к нам не наезжало», — вот как ответили.

— Ты же царский казак, капиталист и слуга отечества, паря, тебе не страшно?

— А че страшно?

— Такие рассуждения. Ты же присягу дал? Ты должен начальство уважать.