Книга Поле сражения, страница 121 – Станислав Китайский

Машарин сел и достал папиросу. Он понимал, что его речь не убедила многих. Слишком уж проигрышная его позиция из-за своей расплывчатости по сравнению с чёткой позицией Горлова. А большевики устремлены в будущее и не могут отравлять общество лекарствами, которые губительны для наследников. Почему Горлов, недавний наставник и спаситель, не хочет понять этого?..

Закончилось совещание, когда над Леной опускалось огромное оранжевое солнце и мимо окон прошло сильно поредевшее за последнее время коровье население, сыто жмурясь и помахивая длинными хвостами.

От стада пахло навозом, молоком и пряной предвечерней пылью.

Никакого решения принято не было по вопросу, поставленному Горловым, так что порох был потрачен зря.

Нюрка вышла вместе с Машариным, и ей хотелось сказать, что он прав, что в мире нельзя без добра, что мир без добра уже был и что Горлов этот просто придирается.

– В Народном доме сёдни постановка, – сказала она, – Фролка Бобров попа изображает – смешно, катаются все! Приходите посмотреть.

– Катаются, говорите?.. Нет, не смогу. Я тут мальчонке одному пообещал на рыбалку с ним съездить. Так что не смогу. Думаю, вам и без меня весело будет.

– А можно – я с вами на рыбалку? – с надеждой спросила она.

Машарину не хотелось брать её, надо было побыть одному, и он отказал.

– Нет, Аня, там холодно будет, да и мальчишка обидится.

– Тогда я провожу вас.

«Дурочка, – подумал он, – зачем я тебе нужен? Вертись лучше с молодыми, смейся, веселись. Потом и не оглянешься, как станет не до этого…»

Лестница, ведущая к воде, была разрушена – доски на сходнях успели подгнить, разъехаться, пробивалась меж ними дымчатая сочная полынь и жалючая крапива, поручни изломались, и мальчики выбили рядом со сходнями лысую тропинку, по которой и стал спускаться Машарин.

Он подал Нюрке руку, и Нюрка нарочно посильнее опиралась на неё.

Он, считай, снёс её к воде, где Нюрка будто бы не удержалась и повалилась на него, и ему пришлось на секунду обнять девушку. От этой близости Нюрку бросило в жар, ноги ослабли, и она села на большой лобастый камень.

– Вы что, Аня?

– Нет. Ничего. Я не могу… понять не могу, – вывернулась она, – понять, кто дайче прав был. Вы только не серчайте. Я знаю, что вы правы, а выходит, будто он…

– Да, плохи мои дела, Аня, – усмехнулся Машарин, – не сумел, значит, объяснить.

«Нужны мне твои объяснения! – хотела крикнуть ему Нюрка. – Мне ты нужон! Жить уже невмоготу дальше!» Но она ничего не сказала, только вдруг на глаза накатили слезы.

Он их не видел. Он смотрел на подплывавшую лодку и улыбался кучерявому мальчишке лет тринадцати, который лихо, стоя в полный рост, управлял сверкающим на солнце веслом.

– Ты что же опоздал?

– Опозда-ал! Я вон цельный час тя жду. Думал, не придёшь уже, – обиженно сказал паренёк, в котором Нюрка признала Доньку, сына вдовы Чупаловой.

– Ничего, ещё успеем посидеть.

– Донь, возьмёшь меня с собой? – вдруг крикнула Нюрка.

– Тя возьми, а потом не поймается никто! Дело известное – баба на рыбалке! Нет уж, лучше я те рыбы заташшу.

– Не надо мне рыбы…

Александр Дмитриевич оттолкнул лодку, сел на вёсла и ходко погнал плоскодонку к шивере, на которой давеча мысленно побывала с ним Нюрка.

Нюрке было слышно, как Донька предлагал рвануть в улове «бонбу» – потом рыбу только собирай, а Александр Дмитриевич что-то отвечал ему.

Когда лодка подошла к шивере и, обогнув её, скрылась, Нюрка поднялась, умыла лицо, вытерлась расшитым носовиком, какие обычно дарили девки ухажёрам, и долго смотрела, как там, над шиверой, пылала широкая цветастая заря, малиновым соком заливая плёс. Потом она взобралась на обрыв и смотрела ещё оттуда.

– У-уу, потаскуха бездомная! – крикнула за её спиной сухая, как выброшенная дуга, старуха. Крикнула будто коровёнке, которую подгоняла полынной веткой, но Нюрка знала, что брань относится к ней – не первый раз слышала.

«Ну и чёрт с вами! – молча, крикнула она всем старухам на свете. – Всё равно он будет моим! На край света побегу, никуда одного не пущу, пусть хоть бьёт!» – и, гордо подняв стриженую голову, она пошла посередь улицы к Народному дому, счастливая своей решимостью.

Машарин помог Доньке поставить перемёты, настороженные на большую рыбу, потом вытащил плоскодонку на гальку и занялся своей удочкой.

К вечеру рыба подходит к берегам, где над песчаными отмелями и тихими ямами нависают недвижные кусты и где вылет подёнки такой дружный, что можно подумать – это крупный черёмуховый цвет, такой лёгкий и прозрачный, что дыхание земли и воды не даёт ему опуститься, и он колышется в безветрии над рекой, причудливым образом изменяя направление, чуть касаясь, а может, и вовсе не касаясь темнеющей поверхности воды.

Рыба била гулко, раскидывая по реке ртутные круги, гоня перед собой фонтанчики серебряных мальков, но клевала редко, да и подсекать Александр Дмитриевич не всегда успевал, и большинство поклёвок заканчивались сходом.

Тогда он поставил наплав и закинул удочку на тишинку – хариуса там не возьмёшь, но может «сесть» обленившийся ленок, ползающий по песку в поисках лакомой личинки.

Чтобы разогнать комарьё, Машарин развел дымокур, и Донька с осуждением поглядывал на него, считая, что запах дыма отпугивает рыбу, и вообще – какой это рыбак, если он гнуса боится?

Донька любит рыбачить в одиночку – милое дело, никто не мешает. А если рыба сорвётся, не засмеёт, и когда вовсе ничего не поймаешь, дразнить не станет. Машарин в этом смысле был не подарочек, но куда денешься? – мать Доньку на лодке одного не пускает, боится, а настоящие рыбаки его с собой не берут: никому неохота делиться добычей. Вот если бы у Доньки были сети, тогда другой разговор, но мать в голодуху сети продала, а за здорово живёшь в компанию не возьмут, вот и приходится ставить перемёты и махать удилищем. Оно, конечно, интересно, но Доньке интерес – дело десятое, ему улов нужен, да такой, чтобы можно было пойти к «кооперации» с тяжёлой плетёной корзиной, где укрытые осокой лежали бы мокрые рыбины, ещё пахнущие водой, и посидеть на крылечке у входа, равнодушно глядя, как бабы роются в корзине, поминутно спрашивая: «А за энтих сколь просишь?» Рабочему человеку – Донька подсобляет на пристани плотником – торговаться не пристало. Он сплюнет кусочек травинки, которую грызет, и промолчит – цена известная…

Деньги он до копеечки отдаёт матери. А вот если бы исполнилась его главная мечта – поймался бы осётр, не какой-нибудь недомерок, а настоящий, двухпудовый остроносый великан, закованный в шиповатые, как щиты древних воинов, панцири – вот тогда можно было бы принести матери сапоги, новенькие, ещё не битые, и сестрёнке что-нибудь…

Этого своего осётра Донька хорошо знал, закрой глаза – и вот он! – но поймать его не поймаешь, надо знать сперва дорогу, на которой он ходит вслед за своими дедами и прадедами, а дороги эти мало кому знамы – рыбаков в городке, считай, не осталось, а кто знает, не скажет. Александр Дмитриевич как-то проговорился Доньке, что ещё в детстве ловил с рыбаками двухаршинников, и Донька только и ждал, чтобы он показал ему «дорогу».