Онлайн книга «Поле сражения»
|
Заверещали, завыли бабы, шарахнулись кто куда. Стрельнувший конвоир лихо выбежал навстречу буряту и в упор от бедра выстрелил ему в живот. Тот зажал рану руками и упал лицом в пыльную траву. Конвоиры прикладами наводили порядок в колонне. Если пленные падали, ударами сапог заставляли их подниматься и шагать. – Тяа-тяааа! – закричала недалеко от Машарина девушка в ситцевой, мелкими цветочками, блузке и кинулась расталкивать толпу. Машарин узнал Аню Тарасову и еле успел выдернуть её оттуда. Она кричала и била его твёрдыми, как камушки, кулаками. Тогда он обхватил её и прижал к себе. – Не кричи! Они и тебя… – Пусти-и! Пусти меня, слышишь! – Не кричите. Мы поможем им. Только не сейчас. – Ааа! Это ты? – вскрикнула, будто очнулась, Нюрка. – Это тыы? Телеграмму дай! Послушалась змея подколодного! – Не надо об этом! – он прижал её голову к груди так, что она не могла больше орать. – Успокойтесь и слушайте. Если бы они получили телеграмму, не попались бы. Сегодня же сходите на свидание к отцу. Он должен вам всё рассказать. А сейчас будьте разумной. Я отпускаю вас, но не кричите. Или кричите, но не про наш разговор. Понятно? Всё. Девушка продолжала всхлипывать, но уже тихонько. Толпа вокруг галдела и не расходилась. Теперь, когда обоз прошёл, стоявшие возмущались жестокостью конвоиров, жалели убитого, причитали, сокрушались, качали головами. Вдруг как-то разом все увидели Машарина, и в его адрес понеслись выкрики, полные злобы и угроз. – Уходите! – сказала ему сквозь слёзы Нюрка. – А эта падла хороша-аа! Отца родного убивают, а ей хошь чё! Обнимается с убивцем! – кричала давешняя молодайка. – За косы паскуду и в Лену! – И то – убивец! – сказал горбоносый старик о Машарине. – Они всё затеяли, живоглоты клёпаные! В приленской тюрьме, проходившей когда-то по разряду пересыльных, одиночных камер не было, и как ни не хотелось Черепахину держать комиссаров вместе с другими заключёнными, чтобы исключить всякое руководство с их стороны, но пришлось – мест не хватало. – В третью их, – приказал он Грабышеву. Грабышев нюхом старого каторжника сразу уловил особое положение узников третьей камеры: этим отсюда один выход – на тот свет. И не церемонился, знал, что они не смогут никогда отплатить, а он властен измываться над ними, как хочет. Эту власть никто не давал ему, он взял её сам, в первый же день переворота, вызвавшись приглядывать за арестантами и кормить их. Скитаясь по многочисленным российским и сибирским тюрьмам, Грабышев узнал нравы и порядки неволи лучше, чем уклад свободной жизни, и временами скучал по тюрьме, сам удивляясь этому. В тюрьме он всегда умел пристроиться в подручные к «паханам», воровским князькам и пользовался почти неограниченной властью над остальными заключёнными. Вот этой власти и не хватало ему на свободе, особенно здесь, в Сибири, где каждый занюханный мужик воображал себя царём самому себе и скорее согласен был сдохнуть с ножиком в руках, чем уступить кому-то хоть золотник своей независимости. Положение надзирателя пришлось Грабышеву по вкусу. Особливо радовало его, что под рукой оказалась «политика», которую он ненавидел давно и искренно. Политические всегда вели себя по отношению к уголовникам брезгливо, с какой-то высокой надменностью, тюремная грязь, казалось, не прилипала к ним, и это бесило воров. В Черевиченке, по тому, как тот оглядывал тюрьму, как разговаривал с Черепахиным, как шёл по коридору, Грабышев безошибочно признал «политику», и ему не терпелось тут же унизить его, причинить боль, увидеть в глазах страдание и покорность. – В третью – значит, под расстрел, – сообщил он узнику, надевая самые тесные и ржавые «браслеты». Черевиченко промолчал. Заклёпывая горячие кандалы, Грабышев нарочно ударил ему молотком по ногтю и искоса посмотрел на дрогнувшие губы. Ударил ещё раз. Потом сильно дёрнул, как бы проверяя прочность работы, зная, что из обожжённого тела тут же брызнет кровь, и победно усмехнулся: – Вот так-то!.. В камере, где было уже тесно, он отвёл место «политике» возле самой параши. Черевиченко не обратил на это никакого внимания, что совсем обозлило бывшего конокрада. – Из-за него и тебя расстреляют, – шепнул он Тарасову. – Задави ночью, ей-богу, в бега выпущу! Грабышев знал, что у Тарасова в городке остались дружки и за издевательство над ним могут при случае полоснуть ножиком по горлу, и считал за лучшее относиться к нему в рамках дела. – Не за что убивать его, – сказал Тарасов. – А тебе, Изосим, головы не сносить. Помяни слово. Когда за Грабышевым с лязгом и скрежетом захлопнулась дверь, к Тарасову подсели губастый Васька Саламатин, бывший начальник военного отдела Совдепа, и доверчивый Дёмка Погодаев, начальник земотдела. – Рассказывай, Петра Анисимыч. Кого стряслось-то? Сидим тут третью неделю, ни хрена не знаем. Тарасов стал обстоятельно рассказывать обо всём. – Ты попридержал бы язык, – одёрнул его Черевиченко. – К чему тут исповедываться? – Так свои все! – Все? Ну, если так… Черевиченко недоговорил, но Тарасов понял: свои-то свои, а распинаться нечего. Рассказал он только, как мордовали их в Дедове и как привели сюда для суда. – Какой тут суд? – вздохнул Саламатин. – Захотят, сгноят здесь, захотят – расстреляют. Кто им указ? – Как вы-то попались все? – спросил Тарасов. – А вот так и попались. Как цыплят на насесте сгребли. Пересыпая рассказ сокрушённым матом, Саламатин рассказал про арест Совдепа и гибель Толкачёва. – Жалко Кирьку, – сказал Тарасов. – Хороший мужик был… А передачи носют? – Носют, – сказал Дёмка. – Счас накормим вас. – Я не об этом, Дёма. Своих повидать охота. – Ты с Грабышевым потолкуй. Посули зелёненькую, поболтать у калитки. А так никого не пущают. Да поторопись, Грабышев сказал, расстреляют нас ночью. – А ты не помирай раньше смерти, – подал голос Черевиченко. – Ты о жизни думай. Надёжные люди есть в городе? – Почитай, все тут, в тюрьме. – Дила-а… – протянул Черевиченко. – Дила. Но помирать рано. Большевики имеются? – Откель им взяться? – ответил Саламатин. – На весь уезд трое нас было. – Нет, так нет. Ты да я – уже двое, – сказал Черевиченко. – Будем бороться. На следующий день вся тюрьма потребовала немедленного судебного разбирательства. – Началось! – ругался Черепахин. – Когда и сговориться успели? На кой чёрт потащил я сюда этих комиссаров? Надо было расстрелять там, в Дедово, и дело с концом… |