Онлайн книга «Людоедка»
|
— Какой вздор… Это только может создать московская сплетня; я, я сам видел Дарью Николаевну в самый момент смерти Глафиры Петровны, царство ей небесное! — перекрестилась «особа» и смолкла. Разговор происходил в одной из великосветских гостиных на другой день смерти генеральши Салтыковой, при большом избранном обществе. — И что же? — послышался, после некоторой паузы, чей-то робкий, сдержанный вопрос. — А то же, — заговорила «особа», — что я не видел в моей жизни большего испуга и отчаяния, как именно те, которые были написаны на лице этой несчастной молодой женщины, только что присутствовавшей при внезапной смерти любимой ею тетушки… «Особа» снова умолкла. Молчали и присутствовавшие. Несомненно, что она любила покойницу, которая первая из общества протянула ей руку и ввела в достойный ее круг… Покойная сделала это по моему совету, — самодовольно добавила «особа». Послышались сдержанные выражения почтительного согласия. — Да и судите сами… Вы, вероятно, помните, какою «притчей во языцах» Москвы была несчастная Дарья Николаевна, заклейменная разными нелепыми прозвищами… Как восстала вся родня Салтыкова против этого брака… Как рвала и метала сама покойная Глафира Петровна и бросалась ко всем с просьбою помочь расстроить этот брак… Тогда-то я… — «особа» сделала ударение на этом местоимении и вдруг громко чихнула. Посыпались со всех сторон пожелания здоровья. — Благодарю, благодарю… — Когда она обратилась ко мне, — продолжала «особа» прерванную речь, — я сказал ей: «Прежде чем волноваться и всячески бранить невесту племянника, необходимо самой посмотреть на нее». Генеральша послушалась и вернулась очарованная молодой девушкой… С этого дня началось особенное благоволение к молодой Ивановой, ставшей вскоре Салтыковой… Ведь это время так не далеко, вы должны помнить это. «Особа» остановилась и вопросительно оглядела присутствующих. Последние подтвердили, что действительно помнят. — В течение двух лет, — продолжала «особа», — покойная и Дарья Николаевна были неразлучны… Генеральша же не могла нарадоваться на свою новую племянницу… И вдруг теперь некоторые говорят, что молодая Салтыкова чуть ли не убила свою тетку… Да есть ли в этом какой-нибудь смысл, господа? Слушатели молчали. — Я спрашиваю вас? — строго добавила «особа». Присутствующие почтительно согласились, что, пожалуй, действительно смысла нет. Властная защита «особы» положила известный предел начинавшим разростаться толкам. Поведение Дарьи Николаевны у гроба покойной Глафиры Петровны, на панихидах и на погребении подтверждали слова ее защитника. Нельзя было представить себе человека, более убитого горем обрушившегося на него несчастия, невосполнимой утраты, какой являлась перед людьми молодая Салтыкова. Глеб Алексеевич, окончательно слегший в постель, под впечатлением пережитого и перечувствованного им в последние дни, не мог присутствовать ни на панихидах, ни на похоронах своей тетки. Это вызвало ядовитые толки между приживалками, озлобленными перспективой лишения теплого угла и куска хлеба. — Жену подослал покончить с тетушкой, а сам в кусты… Страшно, чай, в лицо посмотреть покойнице… — А она смотрит… — Она что… Изверг… Душегубица. — Разливается, плачет… — Глаза на мокром месте… — Убивается, точно по родной… — Комедь ломает… — Сиротки-то бедные куда денутся… — Тоже жисть бедняжкам будет. — Не сладкая… Действительно, Дарья Николаевна заявила, что Маша и Костя будут жизнь у нее в доме… Остальных детей дворовых и крестьян она решила возвратить родителям. Всем приживалкам назначила срок неделю после похорон, чтобы их духу в доме не пахло. — Такова воля Глеба Алексеевича… Он здесь теперь один хозяин… — говорила она. Решение относительно сирот окончательно примирило с ней многих из поверивших распространившимся было толкам о том, что она «приложила руку» к смерти Глафиры Петровны. Власть имущая в Москве «особа», хотя и защищавшая, как мы видели, горячо Дарью Николаевну, все же внутренно чувствовала во всей этой истории что-то неладное, неразгаданное. По окончании одной из панихид, «особа» подошла к Дарье Николаевне и между разговором заметила: — А как же дети? Молодая Салтыкова вскинула на него, с выражением немого упрека, свои заплаканные глаза. — Мне и Глебушке, ваше превосходительство, известна воля покойной относительно сирот… — Да, да, она хотела все оставить им… — Да…. — Бедные… — Чем, ваше превосходительство? — Да ведь как же… Она не успела оформить… — Ее воля будет исполнена, ваше превосходительство, так же, как бы она была написана на бумаге… Все состояние принадлежит им. Когда вырастут, разделят поровну… — Ага… — протянула пораженная «особа». — Мы с Глебушкой только охраним их состояние… Нам его не надо… У нас самих много… — Вот как… — А как же вы думали, ваше превосходительство?.. Для меня воля покойной священна… Она была для меня матерью… Дарья Николаевна заплакала. — Я так и думал… Я говорил… Вы благородная женщина… Таких теперь мало… «Особа» взяла руку молодой Салтыковой и почтительно поцеловала. Содержание этого разговора на другой день было известно во всех московских гостиных. Власть имущая «особа» лично развозила это известие по Белокаменной. — Что, что, я говорил, всегда говорил и не перестану говорить: у нее благородное сердце… Не прав я, не прав… «Особа» энергично наступила на слушателей. — Правы, ваше превосходительство, правы… — соглашались с ним. — Я всегда прав… Потому я зорок, да и глаз наметан, сейчас отличу хорошего человека от дурного, меня не проведешь, как не прикидывайся. Шалишь… Похороны вдовы генерал-аншефа Глафиры Петровны Салтыковой отличались богатством и торжественностью. Отпевание происходило в церкви Николая Явленного и было совершенно соборне множеством московского духовенства, после заупокойной литургии. Вся родовитая и сановная Москва присутствовала в церкви, и длинный ряд экипажей тянулся за гробом к Донскому монастырю, где в фамильном склепе Салтыковых, рядом с мужем, нашла себе последнее успокоение Глафира Петровна. Таких пышных похорон давно не видала даже Москва того времени, служившая резиденцией богатейших вельмож. Эта щедрость Дарьи Николаевны, распоряжавшейся всем, также была поставлена ей в заслугу. Поминальный обед, отличившийся обилием яств и питий, был устроен в доме покойной и отличался многолюдством. В людской был устроен обед для всех приживалок и дворовых людей. Нищим Москвы были розданы богатые милостыни «на помин души боярыни Глафиры». Костя и Маша в траурных платьях не отходили от Дарьи Николаевны, которая, занятая хлопотами, находила время оказывать им чисто материнскую ласку на глазах всех. |