Книга Жертва без лица, страница 25 – Стефан Анхем

Фабиан посмотрел на ряды так или иначе деформированных пуль. В первом ящике он насчитал тридцать восемь угасших жизней. Сколько людей их оплакивает, никто и не считал.

– А почему ты не спрашиваешь, узнала ли я что-нибудь о Клаесе Мельвике?

– А ты узнала? Я решил подождать до понедельника. Похоже, все взяли выходной.

Лилья улыбнулась ему лукавой улыбкой, но тут зазвонил мобильный.

– В чем дело? Что? Я просто показываю Фабиану коллекцию Муландера… Прекрати. Если ты мне не веришь, спускайся сюда. – Она прервала разговор и закатила глаза: – Извини, так на чем мы остановились?

– Мельвик.

– Именно. После средней школы он четыре года учился в гимназии Тихо Браге с техническим уклоном. Самые лучшие отметки. После этого учился в Лундском университете на врача, а в 1990-м стал работать терапевтом здесь, в Хельсингборге.

– А Руне Шмекель ведь тоже был врачом?

– Был, но на гораздо более высоком уровне. Руне же хирург и один из самых лучших в стране в своей области. Как бы то ни было, в 1993 году что-то произошло. Клаес попадает в отделение неотложной помощи здесь, в Хельсингборге, и ты только послушай, – Лилья достала из кармана джинсов сложенный листок бумаги, развернула его и стала читать вслух: – «Сломанная челюсть, тяжелые черепные травмы в результате сильных ударов по голове, вероятно, ногами. Пять сломанных ребер, внутренние кровотечения», и так далее, и так далее. Посмотри сюда, – она протянула фотографию настолько избитого, распухшего и до такой степени деформированного лица, что от одного взгляда на него становилось больно.

– Получается, его кто-то избил.

– Я бы скорее назвала это покушением на убийство. Он перенес тридцать шесть операций. Чудо, что он вообще выжил.

– Где-то сказано, как он получил эти травмы?

Лилья покачала головой.

– Его спрашивали, но он отказался отвечать.

– А потом что?

– Ничего.

– Что значит «ничего»?

– Больше я о нем ничего не нашла. Ясно, что если копать глубже, можно что-то разыскать. Но это последние сведения.

– А он мог умереть?

Лилья пожала плечами.

– Может быть. Или уехал из страны.

Фабиан впился зубами в свиное каре и понял, что страшно проголодался.

– Ничего в жизни не ела вкуснее этого каре, – сказала Соня, и остальные гости с ней согласились.

– Спасибо, Соня, – отозвался Муландер. – Но для твоего сведения: это называется не «каре».

– А как же?

– Лопаточный край.

– Ингвар, только не начинай опять, – попросила Гертруда.

– Но ведь это лопаточный край. Почему бы не называть вещи своими именами?

– Потому что это звучит не так приятно и аппетитно, – Гертруда повернулась к Соне. – Не обращай на него внимания. Но если хочешь узнать секрет, почему так вкусно, то это его маринад. Никто не делает такой маринад, как Ингвар. Я часто говорю, что ему надо издать поваренную книгу с рецептами только одних маринадов. – Она подняла свой бокал. – Ваше здоровье и спасибо всем, что пришли!

Они выпили, и ужин продолжился. Чем больше они пили, тем становилось приятнее. Они перескакивали с одной темы на другую. Спорили, насколько на самом деле виноваты врачи во внезапной смерти Майкла Джексона, а уже через секунду обсуждали финальную игру в чемпионате мира по футболу, в котором Швеция даже не участвовала.

– Невероятно красиво! – вскричал Утес, после того как заявил, что это был первый за долгое время финал, от которого у него не заболел живот.

Даже Соня получала удовольствие и несколько раз посылала Фабиану улыбки с другой стороны стола.

– А какие картины ты пишешь? – полюбопытствовала Тувессон.

– Подводные изображения рыб, крабов, различных мальков и так далее.

– Люблю рыб, – сказал Муландер, подняв бокал.

– Нет, ты любишь лишать их жизни, – возразила Гертруда.

– И хорошо продается? – продолжила Тувессон, которая, похоже, всерьез заинтересовалась.

– На самом деле, слишком хорошо. Я не делаю ничего нового. Все только и хотят этих проклятых рыб.

– Один мой приятель попал в такую же ситуацию, – сказала Тувессон. – Он тоже художник. Один раз он сделал скамью из бетона, на котором выбил надпись «скамья лжеца». С тех пор прошло несколько лет, но он по-прежнему занимается в основном этим. Покупатель сам решает, какую делать надпись. Ловко придумано, и ему есть чем платить за квартиру. По-моему, он даже сделал несколько скамеек к свадьбе принцессы Виктории. Но возникает вопрос: он художник или рабочий по бетону?

– Ответ требует основательного обеда, – сказала Соня, подняв пустой бокал. – И добавки.

– Принято, – Тувессон налила Соне в бокал.

– Но почему вы сюда переехали? – спросила Лилья. – Ведь Стокгольм потрясающий город.

– А по-моему, не город, а говно, – подал голос Хампан. – Я был там три раза, и не вижу ни малейшей причины, почему в нем надо жить. Люди там психованные, даже не могут спокойно стоять на эскалаторе. Бегут как ненормальные к поезду в метро, хотя через минуту придет другой.

– Хампан, я спросила не тебя, а Соню.

Хампан стал хлебать свое пиво, и все повернулись к Соне, словно ждали от нее развернутого, но четкого ответа, которого, что прекрасно понимал Фабиан, у нее не было. Он настоял, а она согласилась. Он собрался было ответить, но его остановила Лилья, которая хотела получить ответ только от Сони.

– Ну, мне всегда нравилось в Сконе. Весна приходит на месяц раньше, а осень на месяц позже. Потом, я надеюсь, что смена обстановки поможет мне в моем творчестве, и когда Фабиану предложили здесь работу, никаких сомнений не возникло, – она подняла бокал. – За Сконе!

Они выпили, и Фабиан послал Соне воздушный поцелуй. Она хорошо справилась. Настолько хорошо, что он сам ей почти поверил.

– Меня так легко не обманешь, – с улыбкой сказала Лилья, и Соня с недоумением посмотрела на нее. – И, честно говоря, думаю, остальные такого же мнения. Понимаешь, мы же полицейские и привыкли слышать разные оправдания, одно хуже другого.

– Но должна сказать, что, по-моему, ты дала достойный ответ, – заметила Тувессон.

– Да, конечно, – подхватила Лилья. – Особенно когда говорила, как важно сменить обстановку. Я чуть было не попалась на эту удочку, и если бы она в тот момент не смотрела в сторону, поставила бы десять баллов. А так только семь.

Остальные рассмеялись.

– О’кей, о’кей, о’кей! – вмешалась Соня, и Фабиан понял, что она совсем пьяна. – Хотите услышать правду? Хотите?

– Дааа! – закричали все.

– О’кей, дело обстоит так. Наш брак с Фабианом последние годы все больше и больше стал напоминать гостевой, хотя мы спим в одной постели, – Соня обвела взглядом сотрапезников, молча ждавших продолжения. – Но поскольку мы по-прежнему любим друг друга больше всего на свете, мы решились на реальные изменения. Начать сначала и попытаться все вернуть… Выпьем! – она подняла бокал, и все ей восторженно зааплодировали.