Онлайн книга «Дмитрий Самозванец»
|
Боярин. Благодарен: мы поужинали в селе Коломенском. Теперь же мне некогда, я пойду, по вашему совету, к запорожцам. Вахмистр. Ну, так прощай. С Богом! Тебя, Ганко, я бы послал к черту, но ты сам, без меня, знаешь к нему дорогу. * * * Воины принялись за ужин, а боярин и Ганко удалились и пошли между палатками на левое крыло стана. — Ну, каковы тебе показались, боярин, наши лучшие витязи? — спросил цыган. — Хороши гуси! — отвечал боярин. — У них только на уме, что грабеж, раздоры и только одно желание, чтобы перевернуть все вверх дном. Димитрия они почитают своим казначеем — и только! — А при всем этом, право, славные ребята! — сказал Ганко. — Попить, поесть, подраться — наше дело. Они не боятся смерти, как будто она их двоюродная сестрица, и за опасностями гоняются, как борзые за зайцами. Правда, что наши полковые священники морщатся, когда идет дело о вере и о поведении. Но ты сам рассуди, боярин, что иначе быть не может. Ведь здесь не войско королевское или Речи Посполитой, а всякий сброд, кто с борка, кто с сосенки! Между начальниками есть порядочные люди, которые пришли сюда из дружбы или по родству с воеводою Мнишехом, по совету иезуитов или для прославления своего имени. Но их немного. Все прочее войско составлено из головорезов, которые рады случаю подраться хоть с самим чертом, только бы драться и жить на чужой счет. Ты видел, зачем они пришли в Россию. Уж не знаю, какой порядок будет в Москве! Эта вольница, как беспокойный муравейник, расшевелит вашу белокаменную, и сам царь их не удержит! — А знаешь ли ты, как ловят муравьев? — сказал боярин. — А как? — Сперва вымажут горшок медом, а когда в него муравьи наберутся, то нальют кипятком — и поминай как звали! — Понимаю! — отвечал цыган лукаво, посмотрев на боярина. — Потише! — сказал цыган. — Вот в этой палатке светит огонек. Остановимся за углом и послушаем, что здесь говорят. Слышу голос знаменитого польского пана, князя Константина Вишневецкого. Великолепная турецкая палатка, добытая отцом князя в стане верховного визиря, была приподнята с одной стороны. Вдоль одной стены уставлено было трофеями богатое оружие: латы, шлемы, кольчуги, сабли, пистолеты, ружья, оправленные в золото и серебро; пониже находились конские сбруи с драгоценными камнями. Походные табуреты и постель покрыты были медвежьими и барсовыми кожами; пол устлан богатыми коврами. На столе стояло несколько больших серебряных стоп с дорогими винами и медами. Вокруг сидели Станислав Мнишех, Фредро, Дворжицкий, Неборский и сам князь Вишневецкий — отважные воины, увлеченные славолюбием под знамена Лжедимитрия. — Наконец решены все сомнения насчет нашего друга Димитрия, — сказал князь Вишневецкий. — Похитители престола в могиле; он признан царем на Москве, и завтра наш подвиг кончен. Но признаюсь вам, господа, что я предвижу много неприятностей, много горьких часов! Во-первых, тревожит меня внутреннее состояние России и насильственная смерть семейства Годуновых, возбудившая ненависть к царю во всех добрых людях, а во-вторых, беспокойный дух нашего воинства: оно смотрит на Москву не как на столицу царя-союзника, но как на свою добычу. — Ты совершенно прав, — отвечал Фредро, — как удержать в порядке эту сволочь, которую мы навербовали на всех перекрестках звоном золота и кубков и надеждами на московские богатства? Если бы их держать в стане, то еще можно было бы как-нибудь сладить с ними; но Димитрий велел расположить войско на квартирах в Москве — ну, как тут справиться? Вот увидите, что не обойдется без шуму и беспорядков, а это может повлечь за собою дурные следствия и запятнать честь воинства польского. — Не так горячо, любезный друг! — сказал Станислав Мнишех. — Неужели буйство нескольких десятков головорезов может навлечь бесславие польскому имени? Все знают, что войско наше собрано наскоро, без разборчивости; а где нет злых или распутных людей? — Так зачем же мы приняли начальство над распутными, скажут строгие судьи, — примолвил Неборский. — Совершенная правда, — сказал князь Вишневецкий. — Знаете ли что, господа? — сказал Дворжицкий, — мне кажется, что русские бояре не весьма искренно радуются нашему торжеству и неохотно верят подлинности Димитрия. — Справедливо, — отвечал князь Вишневецкий. — В самых их ласкательствах видно что-то двусмысленное, и покорность кажется жертвою, а не произволом. Впрочем, и сам Димитрий много виноват. Кажется, счастье упоило его. С некоторого времени он сделался другим человеком. Из осторожного и гордого вдруг сделался легковерным и обходительным, из воздержанного сластолюбивым. Радость, что достигнул желаемого, переродила его. Он уже полюбил лесть и стал окружать себя льстецами. Думая, что все уже кончено, он беспрестанно мечтает о нововведениях, а это здесь вовсе не нравится. Воля ваша, господа, а я опасаюсь за нашего Димитрия. — Особенно, когда он станет слушаться иезуитов, — примолвил Дворжицкий. — Если бы слово не связывало меня с тобою, князь, я завтра же отправился бы в Польшу, — сказал Фредро. — И я также, — примолвил Дворжицкий. — Стыдитесь, господа, и думать об этом, — возразил князь Вишневецкий. — Нам надобно довершить начатое, утвердить Димитрия на престоле, венчать его на царство, женить на панне Марине, заставить его исполнить все, что он обещал Польше, и тогда уже помышлять о возврате. Пусть чернь наша думает о корысти… Высшие виды, благо миллионов людей вооружили нас, и мы должны пред целым светом, пред Римом и отечеством оправдать наше ополчение на Россию. — Справедливо! — воскликнул Станислав Мнишех. — Но пусть пройдет первый восторг царя, и я уверен, что, когда прибудут сюда мой отец и сестра, все примет другой вид, и Димитрий будет снова таким, как мы его познали в Польше. — Сон бежит от меня в эту решительную ночь, — сказал Фредро. — Пойдем прогуляться по стану. Поляки встали, чтобы выйти из палатки, и русский боярин с Ганкою поспешили скрыться за углом и после того пошли своим путем. — Вот люди порядочные, — сказал боярин, — умные и благородные, но они замышляют также что-то недоброе на Москву… Ганко! ты знаешь теперь, как ловят муравьев? — И ввек не забуду! — Куда же теперь идти? — спросил боярин. — Вот конец польского стана. — Не пойдем ли к русским? — спросил Ганко. — Нет! К русским мне заходить незачем, — отвечал боярин. — Я знаю своих: пока они уверены, что Димитрий истинный царевич, то готовы положить головы за кровь царскую. Это чувство срослось у нас с душою. Итак, пойдем к немцам. * * * Боярин и Ганко беспрепятственно вошли в стан малочисленной, но храброй дружины немецкой, служившей верно царю Борису и сыну его и перешедшей в службу Лжедимитрия по смерти несчастного Феодора, когда Москва и Россия признали прошлеца своим государем. Немецкая дружина пристала к войску нового царя под Москвою, когда Россия не имела уже другого правителя. |