Книга Дмитрий Самозванец, страница 96 – Фаддей Булгарин

Три человека средних лет разговаривают между собою. Один из них одет чисто, двое в бедной одежде.

Первый. Вот, изволишь видеть, там, возле шинка, наместник принимает в шеренговые, а здесь вахмистр в товарищи. Кто не умеет писать, так писарь на крыльце записывает имя и место жительства.

Второй. Я обходил весь город. Возле замка выставлено знамя самого царевича. На Армянской улице знамя князя Константина Вишневецкого; рядом Фредра, на предместья знамя Дворжицкого, а возле иезуитского монастыря знамя Неборского. Что за шум везде, что за крик! Наехало множество шляхты из поветов. Весь дом воеводы полон народу: пьют, кричат, дерутся! Охотников много, да и нельзя быть иначе. Все славные ротмистры! Но кажется, вернее всего пристать под знамя Мнишеха. Здесь ротмистром сам пан Станислав, староста Саноцкий, сын воеводы. У старика денег пропасть, оружие и кони славные, и за ним не пропадет служба.

Третий. Правда! Но худо то, что только товарищам хорошо платят, а шеренговым плоховато. Десять злотых, не более.

Первый. Ведь гусарские товарищи содержат на свой счет шеренговых, так ступай в гусарскую роту царевича!

Третий. Нет, я лучше пойду в легкоконцы, в копейщики, на все готовое, и хочу иметь дело с казною пана Мнишеха. Как быть! Иду в службу, хоть в простые шеренговые; поесть, а больше попить охота, а даром никто не дает. Но ты от чего бежишь, сосед? У тебя всего довольно.

Второй. От черта, от злой жены — рад бы в воду, не только на войну! Авось на Москве найду потеху.

Первый. Не будь войны, так нет житья! Проклятые заимодавцы не хотят довольствоваться подписью моей руки и грозят тюрьмою. Пускай ищут меня в Москве! Пойду в охотники!

Двое идут к наместнику, а третий к вахмистру и записываются в службу. Трубачи и жидовские музыканты играют.

Цыган (подходит к вахмистру и кланяется). Вы, верно, не узнаете старого слуги своего, пане вахмистр? Я знал вас и лечил вашу лошадь под Псковом, когда вы служили еще товарищем под знаменем пана Замойского. Тому ровнехонько теперь двадцать шесть лет, как мы ходили на Москву с покойным королем Стефаном.

Вахмистр. Мы ходили! Ваша братья таскается за войском, как собаки за поварами. Черт упомнит всех вас! Ведомо, что в войске нашем нельзя обойтись без цыгана-коновала и без жида-цирюльника. Много вас перебывало под моим канчуком ^[260]!

Цыган. А кто веселил вас скрипкой и песнями, пане вахмистр? А кто вывез вас, раненого в битве под Соколом?

Вахмистр. Как, это ты, Ганко! Добро пожаловать. Дайте ему вина. Постарел, брат, постарел!

Ганко. И вы не помолодели, пане вахмистр, а все-таки охота к войне не простыла в вас: опять на Москву!

Вахмистр. А на этот раз еще и с самим Московским царевичем. Что, не хочешь ли с нами?

Ганко. Я именно за тем и пришел сюда из Люблина.

Вахмистр. Дельно! Дельно!

Ганко. Смертная охота к войне!

Вахмистр. Ха, ха, ха, к войне! Вот об тебе уж можно сказать: куда конь с копытом, туда и рак с клешней. Не к войне у тебя охота, а к добыче. Помню я, брат, твои подвиги!

Ганко. Война не может быть без добычи, а добыча без войны — так это все равно.

Вахмистр. Разница та, что мы подставляем лоб под пули, а ты спину под канчук. Гей, господа, кто хочет славы и богатства, к нам, к нам! Трубачи, поход!

Женщина средних лет. Что это значит, господин вахмистр? Ты сманил вчера в службу моего мужа, не спросясь меня. Я хозяйка в доме! Кто станет работать, кто будет кормить деток, что будет с ним, что станется с нами? Господи, воля твоя! как разбойники, хватают людей из домов!

Вахмистр. Потише, матушка, потише! Мы никого не берем насильно, а только приглашаем храбрых людей с собою, делить добычу на Москве.

Женщина. Храбрых людей! Посмотрел бы ты храбрости моего муженька! Он от меня прячется за печь; что будет, когда увидит москаля?

Вахмистр. От злой бабы и сам дьявол спрячется под землею. Ведь и чародей пан Твардовский отделался от ада женой ^[261]. Бабий язык — чертово помело: выметет из дому и храбреца, и мудреца.

Женщина. Смотри, пожалуй, еще насмехается. Попался бы мне в когти, я выдрала бы эти седые усы.

Вахмистр. Не сердись: не один твой муж идет на войну от злой жены! А кому ж будет прибыль, когда не вам, бабам, когда мы воротимся с московскими денежками? Потерпи, будешь ходить в московских соболях и жемчугах.

Женщина. Я сама пойду с вами. Не поверю вам, разбойникам! Пожалуй, вы научите моего мужа жениться в другой раз на московке. Не отстану от вас…

Вахмистр. Пожалуй, ступай; в случае нужды мы будем травить неприятеля злыми бабами, как медведей меделянскими собаками ^[262].

Мещанин. Ты бы не сердилась, соседка, а благодарила пана вахмистра за то, что он, как аист в болоте, очищает наш город от всякой сволочи.

Женщина. Ах, вы, окаянные! ах, злодеи!..

Вахмистр. Трубачи, тревогу! Музыканты, туш!

* * *

Богатый воевода Мнишех кроме обширных поместьев и замков имел великолепные палаты в Кракове, Варшаве и Львове, трех важнейших городах королевства, где собиралась шляхта польская для дел частных и общественных. Предпринимая подвиг, от успеха которого зависела участь его рода и поколения, воевода Мнишех перенесся со всем своим дворцом во Львов, где ему позволено было набирать вспомогательное войско для Лжедимитрия, и перевез туда все свои сокровища. Дом его был убран с великолепием истинно царским. Ни в одной из европейских стран того времени частные люди не выказывали такой пышности, как польские паны. Богатству их удивлялись все иностранцы ^[263]. Стены гостиных комнат в доме Мнишеха обиты были шелковыми тканями и парчами. Раззолоченные стулья с бархатными подушками, шитыми золотом, мраморные столы с бронзою, дубовые шкафы резной отделки с накладками из черного дерева, со вставными фигурами из перламутра, янтаря; зеркала в бронзовых рамах, множество стенных часов с механическими играми удивляли богатством и ценностью. Персидские и турецкие ковры, шитые золотом, разостланы были на полах. Прислуга одета была в шелк, бархат, тонкие сукна с золотым и серебряным шитьем. Надворное войско Мнишеха составлено было из самых видных людей; они имели драгоценное оружие, которым могли бы щеголять богатые рыцари царских дворов. Воевода Мнишех хотел показаться достойным тестем сильного монарха и, проживая во Львове, изумлял даже богатых панов своею роскошью и пышностью. Дом его был открыт для всего дворянства, и ежедневно более ста человек садилось у него за стол. Но, желая вполне показать свое богатство и хлебосольство, а вместе с тем привлечь на свою сторону знатных панов, Мнишех разослал гонцов во все стороны и пригласил к себе гостей на 10 августа, за несколько дней пред выступлением в поход на Москву.