Онлайн книга «Затерянный в сорок первом»
|
Бил наугад, не может в таком городе, как Полоцк, не быть винокуренного завода, а если он есть, то если и будет где первым налажено производство, то на нем. Попал. – Да какой там спирт, бурда одна. Спецов нет, часть оборудования пропала. Давайте так, я подарю вам шесть бутылок коньяка и пару фляг спирта, уж какого есть, а мы позабудем этот скорбный инцидент, чтобы он не омрачал наших отношений. – Ну что вы, это получается, что я вас шантажирую. Нет, я обязательно заплачу. Сколько? – Ни в коем случае, это будет мой подарок. Возможно, мы не раз сможем помочь друг другу. – Хорошо, но я буду должен. В конце концов попал он только на пять бутылок, потому как одну обещал уже ранее, и отдельно ее считать явно не будет. Переживет, если раньше не расстреляют. – Как думаете, сколько времени еще займет погрузка? – Никак не меньше пары часов. – Тогда я на перевязку, а потом готов забрать подарки. В госпитале царила нездоровая суета. Еще в лагере узнал, что вроде в город пришел большой медицинский транспорт, то ли немцы опять перешли в наступление, то ли советские войска нанесли контрудар. Главное, по радио обычные сводки – идут упорные бои. Нет, рассказывают, как немцев бьют в хвост и в гриву, но я уже привык, назвали пару отбитых населенных, но особо победных реляций или, наоборот, не наблюдается. Непонятно. Обер-арцт был загружен по самый верх своей медицинской шапочки. На мою просьбу прислать фройляйн только махнул рукой и попросил долго ее не задерживать, а вот на желание получить свободную перевязочную отреагировал бурно. – Молодой человек, вы в своем уме, да у меня раненые в коридоре лежат. Здесь вам что, дом свиданий? Ладно, пройдите в мой кабинет, там не заперто. И учтите, у вас пятнадцать минут и ни секундой больше. Как вы будете смотреть в глаза людям, если из-за несвоевременной перевязки кто-либо из солдат получит гангрену и лишится конечности, а то и того хуже, умрет? Как-как, молча. Это будет как минимум значить, что он не вернется на фронт. Без ноги можно жить, а вот с дырой в башке как-то проблематично. Ждать пришлось долго, да и стрелки на часах вели себя до крайности уныло, не то что еле ползли, скорее просто стояли на месте, нагло ухмыляясь. На редкость наглые часы, немецкие, наверно. Наконец дверь хлопнула и вошла она. – Костя, – жаркий шепот в ухо. – Немедленно поставьте меня на пол. Вдруг кто-то войдет. Я же сейчас все растеряю, грохота будет на полгоспиталя. Это она права, свертки с бинтами – это ладно, но если она уронит эту блестящую банку для стерилизации, то точно все сбегутся. Но отпускать такую мягкую, теплую и красную, словно помидор – что я, враг себе? Ох, ладно, сам с собой потом помирюсь. Единственное, что она сделала, прежде чем снова оказаться в моих объятиях, – это избавилась от своей ноши, свалив ее на стол главврача. – Константин, довольно, у меня времени нет, Роге ругаться будет. Вы прямо как из леса приехали – хвать девушку и сразу целоваться. У меня же губы опухнут, как я в глаза людям смотреть буду? – С чувством превосходства! – Вам бы все смеяться… – Мы разве не на «ты»? Если нет, предлагаю выпить на брудершафт. – Обойдешься, спирт только для наружного применения, в целях обеззараживания. Хватит, садись, буду бинты снимать, и лучше говори по-немецки, мало ли кто подслушает. – Но ты же будешь меня хуже понимать. – Я тебя без слов отлично понимаю, твои хамские руки и губы все отлично объясняют. Ну-ка убрал грабки на колени. Правда, хватит – мне работать надо. – Все, я уже паинька. Откуда страдальцы? – Наши под Смоленском вроде в наступление перешли. Как думаешь, скоро нас освободят? – Не знаю, – зачем девушку расстраивать, пусть надеется. – Может, и скоро. Но нам надо пока здесь работать. – На немцев? Аж передернулась, бедная. – На себя и против них. Подумай, как удобнее ваш аптекарский склад подломить. – Выражения у тебя… Петька у нас во дворе так выражался – посадили его в сороковом за грабеж. – Это не грабеж, это экспроприация. – Вот-вот, слово в слово. – Времена, Оль, изменились. То, что раньше было нельзя, теперь нужно. Вот немчуру побьем, и опять станем законопослушными гражданами. Она с сомнением посмотрела на меня, но промолчала. – Хорошо, я подумаю. А много лекарств надо? – Чем больше унесем, тем меньше останется. – Но здесь же раненые, они без лекарств умереть могут. – А наши бойцы в лесу без лекарств не могут? Да я готов за одного своего весь госпиталь закопать, вместе с персоналом… Ой, извини, на нервах весь. Знаешь, что эсэсовцы в городе? – Да, приехали какие-то страшные, в черном. Один заходил, так у меня до сих пор мурашки, как вспомню – у него глаза убийцы, бледные и пустые. – Вот они и приехали убивать. Всех, кто нам помогает, всех, кто не смирился, вообще всех, кто им не по нутру придется. – Соседка говорила, что евреев будут куда-то эвакуировать, их уже забирают. – Может, и будут куда, на тот свет скорее всего. – Но они же ничего не сделали. – Они есть, и этого достаточно, мы с тобой тоже в недочеловеках числимся, и участь наша быть у господ рабами. – Как при царе? – Хуже, как при Вельзевуле! – Да ну тебя, ты меня просто пугаешь. Ой, что с твоим лицом? – А что? – Даже шрамов почти не осталось, такого не может быть. – Свяжешься со мной, еще не такое будет. Я с Вельзевулом борюсь, поэтому мне высшие силы помогают. – Не богохульствуй, – не приняла моей шутки Ольга. – Нехорошо это. Он обидеться может и лишит тебя помощи. – Тю, а небось комсомолка? – Одно другому не мешает. – Оно, может, и верно. Но мне от тебя помощь требуется. – Сейчас обратно забинтую, никто не заметит. – Это хорошо, но сначала тебе придется шрамы обновить. – Как? – Ланцетом, или чего у тебя там есть режущее. – Я не смогу. – Ноги пилить можешь, а здесь только слегка поцарапать. Не бойся, через день все отлично заживет, небось вам преподаватели рассказывали о повышенной регенерации, вот я такой. – Но зачем? – Не нравятся мне эти эсэсовцы, я сегодня со старшим уже беседовал. Не дай бог проверку какую устроят – рассказывай им потом о повышенной регенерации. – Хорошо, я попробую, но может быть больно. |