Книга Маленькая рыбка. История моей жизни , страница 37 – Лиза Бреннан-Джобс

После десерта отец взял Тину за руку и посмотрел на ее ладонь.

– Не знаю, что значат эти линии, – сказал он.

– Я тоже, – ответила Тина. – Если бы только мы могли предсказывать будущее.

– Я знаю, как гадать по руке, – сказала я отцу. – Дай сюда правую руку.

– Может, левую? – спросил он, потому что левая была ближе.

– Нет. На левой судьба, которая тебе дана. Я хочу посмотреть на правую – на то, как ты ею распорядишься.

– Хорошо, – ответил он и протянул мне руку – наискосок, так, что локоть оказался на уровне живота.

У него были плоские ладони, без холмиков над суставами – особенность, которую мы с мамой обсуждали наравне с остальными, вроде зубов-молнии. Кожа на ладонях отливала бледно-желтым, линии были насыщенно оранжевыми: он ел морковный салат и пил морковный сок цвета мокрой глины в таких количествах, что они покрасили его изнутри.

– Это линия твоей жизни, – сказала я. – Это линия твоего ума. Это линия брака, а это линия сердца. Видишь?

– Хорошо, и что все это значит? – спросил он.

Изгиб линии начинался под указательным пальцем и тянулся до самого запястья.

– У тебя будет довольно долгая жизнь, – сказала я. – Но линия твоего ума не такая длинная. Видишь, вот здесь? Она расщепляется.

Я обратила внимание на то, что, как я знала, меньше всего ему понравится: долгую, но не особенно выдающуюся в интеллектуальном отношении жизнь. Мне хотелось уколоть его, уязвить его самолюбие, лишить основания держаться великодушно, но отстраненно, упиваясь своим трагическим величием так, что на окружающих уже не оставалось энергии. Я знала, он и не подозревал, что уже тогда это было мне известно – ведь когда он рассказывал о себе и своих стремлениях, он никогда не помнил, что рассказывал это раньше. Он не догадывался, что я чувствовала, как грустно ему от мысли о ранней смерти и как в то же время он находил такую перспективу эффектной.

– Ладно, – сказал он и отнял руку.

Тина неподвижно сидела у бассейна, а мы с моей подружкой Лорен заплетали ее волосы в колосок. Лорен показала, что нужно захватывать пряди потоньше, чтобы волос хватило до самого низа, до первого позвонка.

Когда мы закончили, отец притянул меня себе на колени. Он сидел в шезлонге, Тина занимала соседний. Отец сказал Лорен, что хочет побыть с нами наедине, поэтому она убежала искать родителей. Мне хотелось играть, но он не отпускал.

– Смотри, у нас обоих брови сходятся посередине, – сказал он. – И у нас одинаковый нос.

Он прошелся указательным пальцем по моей переносице.

– Неправда, – ответила я. – Мой меньше. И не свисает, как твой.

– А ты подожди, – сказал он, – еще вырастет. Как будто он видел будущее. Потом он схватил меня за лодыжку и стал изучать мою ногу.

– Гляди, твой второй палец может вырасти длиннее большого, – сказал он. – Это признак ума. Если тебе повезет, то вырастет.

– Ха, – ответила я, будто мне было плевать.

– Ага… – произнесла Тина, разглядывая собственную ногу. Я поняла, что она шутит.

– Ты знала, что у меня узкие стопы? – спросил он. – У тебя, похоже, тоже. И взгляни на свои пальцы: они совсем как мои. Ногти такой же формы.

Мы выставили вперед наши руки. Я ничего не могла сказать по поводу ногтей: мои были настолько меньше, что их невозможно было сравнивать. Мое сердце билось легко и часто, как у птицы: именно этого я и хотела – чтобы все его внимание целиком было сосредоточено на мне.

– Ты мой ребенок, знаешь, – сказал он, все еще удерживая меня, хотя и перестав разглядывать.

– Знаю, – ответила я.

Я не совсем поняла, к чему он это сказал. Он замолчал, но не отпустил меня. Я надеялась, что этот тягучий момент скоро закончится – тяжелое, давящее ощущение того, что тебе не дают пошевелиться.

– Давай просто посидим вот так, – сказал он. – Давай просто тихо посидим минутку.

Я чувствовала на себе его руку и вспомнила о ремне безопасности.

– Лиз, ты запомнишь этот момент, – с чувством произнес он. Я сидела неподвижно, едва дыша, надеясь, что этого достаточно и что он меня выпустит. В ресторане при гостинице накрывали к обеду: подносы со свежими салатами и рыбой, авокадо, грейпфрутами, клешнями краба на льду, отдельный стол с пирожными.

Наконец отец сказал:

– Пойдемте обедать, – и убрал руку. Я перевела дыхание, соскочила и побежала вперед. Они медленно побрели за мной в сторону ресторана.

Тем вечером после ужина мы шли по белой песчаной тропе обратно к номеру – крытой соломой хижине, которую на Гавайях называют хале. Вдоль дороги были расставлены фонари на бамбуковых опорах, с плетеным основанием – их пламя мерцало, отсветы плясали на земле, кислый запах керосина обжигал ноздри. Словно металлические птицы, разговаривали гекконы: они ползали по черным бамбуковым шестам и убегали, когда я пыталась до них дотронуться. Лес был опутан густой паутиной лиан с восковыми листьями: одни оборачивались вокруг других, обернувших другие лианы. В прохладном ночном воздухе сладкий аромат ощущался сильнее, будто в это время цветы выдыхали. Пахло солью, цветами и сыростью.

♦

– Стив ведет нас позавтракать в «Опоздал на поезд», – анонсировала мама. Мой четвертый год в школе подходил к концу.

– Мы идем втроем? – теперь, когда появились Тина с Иланом, это было необычно.

– Да.

Ресторан разместился у самых железнодорожных путей, возле вокзала в Менло-Парке. Каждые полчаса мимо проходил поезд, и в этот момент сложно было расслышать даже тех, кто сидит с тобой за одним столом, и этот оглушающий грохот и создавал особый антураж. Рестораном владела семейная пара. Внутри висели кружевные занавески и пахло булочками из цельнозерновой муки, которые они подавали с маслом в корзинках, застеленных узорчатыми салфетками.

Нам принесли стаканы со свежевыжатым апельсиновым соком, но еще не принесли еду, и отец поднял стакан.

– Тост, – провозгласил он. – За твой переход в новую школу. Ты поступила.

Мама улыбнулась, и я поняла, что она тоже участница заговора. Я разрыдалась. Опять придется распрощаться с друзьями?

«Нуэва» – частная школа, расположенная в старом поместье Крокера на тринадцати гектарах земли в Хиллсборо, несколькими месяцами ранее я провела там три дня. Школа была создана для юных музыкантов, и в ней разрешалось пропускать занятия ради частных уроков музыки. Она задумывалась как школа для одаренных детей. Пока была там, я посещала занятия учительницы по имени Брайна. Она играла на гитаре и заканчивала день совместным исполнением песни о каком-то Чарли, который никак не мог выйти из метро и так и не вернулся домой.

Это было здание из серого камня, с балюстрадами и вековыми деревьями. Каждое утро в те три дня я ходила на обязательный для всех учеников получасовой урок пения, который проходил в комнате, именовавшейся бальной залой, с высокими стрельчатыми окнами, выходившими на лужайку и лес. Я не знала ни одной из песен, включая длинную, из нескольких частей, под названием «Русский пикник», поэтому особенно не вслушивалась. Дети из всех классов, старших и младших, сидели на полу и пели.