Книга Идиот, страница 78 – Элиф Батуман

– Всё что мне нужно – это немного молока от козы, которую месяц кормили зелеными лесными грушами.

* * *

Нам предстояло поехать в джаз-клуб и встретиться там с Габором – тем самым, что приторговывал обувью. Но сначала мне нужно было завезти в хостел свой чемодан, который до сих пор стоял в квартире Питеровой бабушки. Питер сказал, что осталось мало времени и что я могу поехать сама, а потом добраться до клуба на такси. Я записала название клуба, и Питер помог мне донести чемодан до трамвайной остановки. Пришла Андреа. Солнце клонилось к закату, и всё вокруг стало розовато-лиловым, золотистым и прекрасным.

– И что тебе было не оставить вчера свой чемодан в хостеле вместе с остальным багажом, – недоумевал Питер.

– Мы немного подождали, – ответила я, с тоской мечтая о том дне, когда, наконец, перестану отвечать за этот чемодан. – Но Иван торопился на встречу с друзьями.

– Да, хорошо, но вещи. Почему их нельзя было оставить в хостеле?

– Иван отсоветовал, ведь другим пришлось бы тащить чемодан наверх.

– Зато не было бы сегодняшних проблем. В смысле, всё равно твои вещи приходится кому-то таскать.

Я не ответила.

– Ладно, – сказал Питер. – Полагаю, всё к лучшему, поскольку тебе в итоге пришлось ночевать у Ивана, а вещи были при тебе. Оставь ты сумки в хостеле, это создало бы неудобства.

– Пети, я тут подумала, – вмешалась Андреа. – Ведь я могу ее отвезти. А потом все встретимся в клубе.

– Ты на машине? – спросил Питер.

– Разумеется, на машине!

– И она на ходу?

– Да! – И добавила, поддразнивая: – Нет, тебе придется ее толкать.

– Но тебе же приходилось!

– Это было год назад!

– Да, естественно. Ведь не может быть, чтобы это опять случилось.

Теперь чемодан тащила Андреа.

Моя комната была на четвертом этаже. Три кровати, три письменных стола, раковина, одежный шкаф, на стене – написанные карандашом математические уравнения. Они не могли быть делом рук Дон, противницы словоблудия. Мы оставили чемодан и ушли.

* * *

Джаз-клуб располагался в подвале. Саксофонист играл, согнувшись в три погибели, кривя лицо и глотая воздух между фразами. Казалось, звук идет откуда-то из-за пределов жизни. Ощущаешь не просто сочувствие, а – страх. Где-то сейчас Иван? – подумала я.

Питер протянул мне напиток с ломтиком лайма.

– Джин-тоник, – сказал он.

Сидр не продавали, но бармен смешал для Дон коктейль из яблочного сока, «спрайта» и водки, и Дон нашла, что так даже вкуснее.

В черной комнате с оранжевыми огнями и пульсирующей испанской музыкой мы танцевали, встав большим кругом. Мне это напомнило детсад, где тоже полагалось встать в круг и хлопать в ладоши. Я стала смутно, интуитивно догадываться, зачем люди пьют, когда идут на танцы, и мне пришло в голову, что, может, детсад потому и оставляет такое чувство – чего-то бесконечного и, некоторым образом, кругообразного: через всё это нужно пройти полностью трезвым.

Пока никто не смотрел, я вернулась к столику, где мы оставили вещи, нашла свою сумку и закурила. После первой затяжки у меня где-то позади глаз появилась энергия – слабая, но ощутимая. Вдруг среди курток и сумок я заметила Шерил с поникшей головой под пушистой шевелюрой. Я поприветствовала ее, она подняла на меня меланхоличный взгляд. У нее был вид больной собачки.

– Мне нехорошо, – произнесла она. – Вот бы Питер увез нас отсюда.

Ощутив приступ жалости к нам обеим, я предложила скинуться на такси.

– На улице стояло несколько машин, – сказала я.

– Ты можешь ехать, – ответила она после долгой паузы. – Думаю, уезжать раньше Питера – невежливо.

Что тут возразишь? Я еще раз затянулась.

– Питер говорил – ты из Турции, – рявкнул знакомый голос.

– О, привет, Габор, – ответила я.

– Мне интересно, как турки относятся к распаду Османской империи, – сказал Габор. – Сегодня вы – самая большая империя в мире, а завтра – республика размером с Техас.

– Ха, забавно, – произнесла я, ища глазами пепельницу.

– Интересно узнать типичную точку зрения турков.

Пепельница стояла через несколько столиков. Когда я вернулась, Габор продолжал выжидающе на меня смотреть.

– Примерно такая же, как у венгров – на то, что их республика – размером с Южную Каролину.

– Ха! – воскликнул Габор. – Трианонский договор! В точку!

* * *

В хостел мы вернулись в три часа. Дон болтала без умолку – даже когда чистила зубы. Подушки оказались того же размера, что и в Ивановой мансарде. Дон стала тестировать радиочасы, из-за чего в комнате зазвучал венгерский женский голос. В попытках приладить свое туловище к гигантской подушке я уснула.

Следующее, что помню, – Луи Армстронг с песней «Какой чудесный мир»: «Я вижу, как друзья жмут друг другу руки, спрашивают, как дела. А ведь они говорят: “Я люблю тебя…”»

Я вспомнила времена, когда мы с Иваном жали друг другу руки, и на глаза навернулись слезы.

Женская душевая в общаге оказалась просторным кафельным помещением без перегородок – просто ряд душевых головок.

– Точно как в фильмах про концлагеря! – воскликнула Дон, стягивая через голову юбку и вылезая из трусов. У меня перехватило дыхание. Взрослая жизнь щедра на удары. Я разделась и повесила одежду на металлический крючок.

– Надеюсь, то, что здесь течет, – это вода! – весело крикнула Дон, включая душ. Я оглянулась посмотреть, но тут вспомнила, что мы совсем без одежды, и отвела взгляд.

Душ был превосходным – мощный напор и почти нестерпимо горячая вода.

– Как горячо, – сказала Дон. – Пол наклонный. Зачем я только трачу время на бритье ног? – Через минуту от душа Дон в сторону слива хлынул каскад пены. Такой же каскад низвергался по моим плечам.

– Разве не печально, что девочки куда больше стесняются своего тела, чем мальчики? – сказала Дон. Я согласилась: печально.

* * *

В восемь утра мы встретились на станции, чтобы электричкой поехать в Сентендре – живописный исторический городок на Дунае, как объяснил Питер. Андреа принесла кифли – рогалики, которые первыми испекли венгры в честь венской победы над турками, потом Мария Антуанетта познакомила с ними Париж, где кифли стали называть «круассанами». На вокзале в Сентендре мы карабкались к выходу по двум сломанным эскалаторам в бетонном желобе, исписанном граффити. Я прочла свое первое полное предложение письменными буквами на настоящем венгерском языке. «Здесь был Янош», – сообщало оно.

Мы вышли на солнечную, смутно знакомую площадку. Через секунду я узнала современные солнечные часы, китайский ресторан и то песчаное место, где у Ивана перегрелась машина. Так значит, мы ездили в Сентендре. На сей раз путь лежал не вдоль реки, а по извилистой дороге в старый город. Там было полно сербских церквей. Мы прошли мимо Музея марципана с марципановым Элвисом в окне и остановились послушать слепого аккордеониста. Питер в такт музыке хлопал в ладоши, заглядывая нам по очереди в глаза и улыбаясь. В оформлении православного креста присутствовал пронзенный змей, символ победы над турками. Оуэн умел читать старославянские надписи. Какие-то сербские купцы возносили Богу хвалу за конец чумы.