Книга Идиот, страница 88 – Элиф Батуман

Мать Дьюлы принесла старый выпускной альбом. Отец Дьюлы и двадцать других стриженых юношей сосредоточенно

смотрели с глянцевых черно-белых страниц, и я представила, как они – за много лет до моего рождения – запоминали цикл Кребса, ели зимнюю салями и размышляли о будущем – своем собственном и сельского хозяйства Венгрии.

– Я привела тебя, потому что мать Дьюлы великолепно готовит куриный паприкаш с домашней лапшой, – прошептала Маргит. – У нее вкуснее, чем у меня.

Беседа за ужином вращалась вокруг неоднозначностей в номенклатуре сезонных сортов ячменя. Мать Дьюлы подала яблочный штрудель и разлила всем бренди. Я выпила бренди, поскольку это было проще, чем объяснить, почему ты его не пьешь. Когда мы уже уходили, она сунула мне в руки что-то теплое, мягкое и податливое на ощупь. Оно было завернуто в фольгу, но казалось живым. Выяснилось, что это добавка штруделя.

На обратном пути я не могла удержать руль в прямом положении, но, выписывая дуги на пустой, залитой луной дороге, поняла, что свалиться с велосипеда гораздо сложнее, чем мне представлялось.

* * *

На занятиях мы проходили сослагательное наклонение.

– Будь я Пикассо, – произнесла Каталин, – я любила бы многих женщин, – девушка менее выдающейся красоты никогда бы такого не сказала, подумала я. Красивые люди живут в ином мире, у них другие отношения с окружающими. Их изначально растят для любви.

Для урока о наречиях направления я нарисовала карты американских городов. Поверните налево на Мэйн-стрит, потом второй поворот направо на Элм-стрит. Справа увидите пожарную часть.

– Селин, а как правильно – вправо или направо?

– Можно и так, и так.

– А как вежливее?

* * *

Мы с Норой отправились на прогулку. Она рассказывала, как по-венгерски будут разные вещи. Словарь я собой не захватила, поэтому мы занимались тем, что философ Дональд Дэвидсон называет «радикальной интерпретацией». Улица выглядела пустой, но на ней нашлось множество слов: лужа, грязь, бутылка, конфетная обертка, жевательная резинка, обертка от жевательной резинки. Нора с грустью показала на мертвую птицу и произнесла «madár», и я сначала решила, что это означает «мертвый», но потом она подняла палец к небу и повторила «madár», и тогда я поняла, что это – «птица». Трава называлась то «gaz», то «fű».

– Это что, gaz или fű? – строго спрашивала она.

– Gaz?

– Нет, Селин, это fű!

Мы добрались до шоссе, где шли телефонные и электрические линии.

– Telefon oszlop, – говорила Нора. – Telefon oszlop, telefon oszlop, telefon oszlop. Elektromos oszlop, – я точно не знала, что такое «oszlop» – столб или линия, пока мы не наткнулись на торчащий из земли бетонный столбик высотой по пояс. – Beton oszlop, – сказала Нора. Я поняла что «beton» – это «бетон», по-турецки будет так же. Мне показалось забавным, что может существовать телефонный oszlop, электрический oszlop или бетонный oszlop. Весь мир можно описать заново, отталкиваясь от oszlop. Я пыталась объяснить Норе, что она – Нора— oszlop. Нора выслушала с серьезным лицом.

– А теперь побежали, – сказала она и ринулась к холмам. – Побежали, Селин! – крикнула она. Несмотря на свое телосложение, бегала она очень резво. Мы бежали по улицам, которые постепенно приобретали всё более пригородный вид, пока не оказались у дома родителей Дьюлы. Вышла мать с усталым выражением на лице и угостила нас пирогом. Через десять минут за нами на машине приехала Маргит. Как оказалось, Норина склонность к пробежкам до дома бабушки и деда была широко известным фактом. Всё дело – в пироге.

* * *

В пятницу, стоя перед классом, я распевала песню Битлз «Привет, прощай». Это было как падать со скалы – время растянулось, его хватало на самые разные мысли. – «Ты говоришь “да”, я говорю “нет”, – пела я. – Ты говоришь “стой”, я говорю “иди, иди, иди”», – мне это напомнило турецкую поговорку: «Я говорю “bayram haftası” [праздничная неделя], а он в ответ – “mangal tahtası” [дрова для мангала]». Я задумалась о праздничной неделе и о том, что сегодня пятница, а Иван говорил, что на выходных мы сможем видеться.

– «Привет, привет! – пела я. – Не знаю, почему ты говоришь “прощай”, я говорю “привет”».

– «Привет, привет! – подпевали младшие. – Привет, привет, привет, привет, привет, привет!»

К моменту, когда я вернулась к Маргит, я уже не первый час думала о звонке Ивану и о кратчайшем пути до автомата. Но стоило мне снять рюкзак, как Маргит сказала, что через полчаса некая миссис Надь придет со мной знакомиться. Ровно через тридцать минут появилась миссис Надь с сыном Золтаном.

Мы сели за стол. Маргит и миссис Надь болтали по-венгерски. Золтан, чья маленькая голова с бледным лицом и прямыми черными волосами напоминала один рисунок Эдварда Гори, сидел, уставившись в пол. Я механически покусывала соленую соломку, выставленную на стол Маргит, словно это занятие мне было поручено. Маргит сказала, что миссис Надь просит меня говорить с Золтаном по-английски, поскольку английского он совсем не знает, а знает только немецкий. Подобная логика мне показалась небезупречной.

– Она просит тебя не робеть и поговорить с ним, – сказала Маргит. Сама миссис Надь по-английски не говорила, хотя сейчас она преподавала немецкий, а в прошлом была учителем русского.

Я окинула взглядом Золтана. Он смотрел в пол.

– Мне говорить с ним сейчас?

Маргит тоже взглянула на него.

– Ну, может, позже, – сказала она.

* * *

В итоге я оказалась на ужине у семейства Надей. Там всё поливали сметаной.

– ЕШЬ, – повторяла миссис Надь по-венгерски и по-русски, заглядывая мне в глаза. – ЕШЬ.

Я пыталась, но сметану есть никогда не могла. К моему облегчению, миссис Надь в итоге передвинула тарелку от меня к младшему брату Золтана по имени Чаба, пухлому бледному ребенку, очень похожему на отца, и тот всё съел.

За профитролями со сливками миссис Надь допрашивала меня о высшем образовании в Америке – правда ли, что в университеты берут только богатых, сколько зарабатывают мои родители, и трудно ли стать стоматологом? Затем она сказала, что я должна посмотреть на дома, которые построил ее муж.

– АР-ХИ-ТЕКТОР! – воскликнула она, протягивая мне папку с брошюрами.

Мистер Надь наклонился к папке, чтобы указать на разные особенности проектов – все они представляли собой длинные двухэтажные здания из бурого дерева. Я кивала и делала вид, будто понимаю, опасаясь, что иначе миссис Надь снова примется за перевод.

Когда мы закончили с домами, Золтан и Чаба стали читать немецкие стихи наизусть. К счастью, они знали не слишком много немецких стихов. Потом Чаба взял пластиковую блок-флейту и заиграл ужасно монотонную мелодию про кукушку.

– Хватит, – сказал отец. Чаба усмехнулся и в пятый раз приступил к рефрену. – Хватит, – повторил мистер Надь. Мальчишка захихикал. Его зубы постукивали по пластику, а выдохи смеха, проходя сквозь флейту, создавали свист.