Книга Падение Элизабет Франкенштейн, страница 56 – Кирстен Уайт

Что бы это изменило?

Судья Франкенштейн оторвал ножку жареного цыпленка, впился в нее зубами и вытер с усов жир.

– Нет. Была только возможность. Я много лет сражался в суде с австрийцами, которые конфисковали поместье твоего отца. Вернуть тебе наследство было нелегко, даже после того, как твой отец умер в тюрьме. Все мои поездки за границу были нужны, чтобы представлять тебя в суде. Ваша свадьба случилась очень вовремя. Еще немного, и мне пришлось бы сдавать этот дом внаем – только представь, мне! Предприимчивому землевладельцу! Мой отец уже распродал большую часть нашей земли, и мне с трудом удалось выжать деньги из того, что осталось. Но теперь ты стала частью семьи, и твой муж возьмет на себя заботу о твоих финансах. А ты можешь начать возвращать долг за годы проявленной к тебе доброты.

– Отец, – сказал Виктор. Его голос источал отвращение. – Если это деньги Элизабет, она может распоряжаться ими так, как пожелает.

Я взяла его за руку. Теперь истинные причины столь бурной радости судьи Франкенштейна по поводу моего возвращения домой были очевидны. Его никогда не интересовала я; его интересовали деньги, которые принесет мое имя.

Виктор этого не знал. Он никогда не задумывался о моем имени и происхождении. Он всегда любил меня такой, какая я есть. При мысли обо всех моих ухищрениях и манипуляциях меня охватил стыд. Он был куда честнее со мной, чем я с ним. Я хотела быть с ним, потому что он мог меня защитить. Он хотел быть со мной только потому, что я была его Элизабет.

Я посмотрела на него со слезами на глазах.

– Я люблю тебя, Виктор Франкенштейн.

Он погладил меня по щеке и поцеловал туда, откуда стер слезу.

– Конечно, любишь. А я люблю тебя, Элизабет Франкенштейн.

Впервые это имя по праву принадлежало мне. Я представляла себе это иначе. Но в тот день все было не так, как я себе представляла.

Виктор прокашлялся.

– Я не испытываю желания проводить медовый месяц в этом месте. По счастью, мы только что получили в качестве свадебного подарка виллу на озере Комо! Только представь, сколько места у нас будет. Только мы – и никого больше. – Виктор протянул мне руку, помогая подняться. – Иди собирай вещи, жена. Нам с тобой нужно побыть какое-то время подальше от этих стен.

Судья Франкенштейн поднялся; его лицо побагровело от злости и сравнялось цветом с вином в его бокале.

– Нам нужно обсудить финансовые вопросы.

Виктор замахал руками, поторапливая меня.

– В день нашей свадьбы нам нужно думать только о нашем будущем.

– Неблагодарный щенок! – взревел его отец.

Виктор повернулся к нему, и улыбка сменилась таким холодом, что даже я содрогнулась, хотя его гнев был направлен не на меня. Он ударил кулаками по столу, и выщербленная посуда задребезжала. Его отец подскочил, зацепившись за стул за спиной, но не упал, а тяжело на него опустился.

Я положила ладонь Виктору на спину и начала поглаживать шею, чтобы его успокоить. Отчасти мне хотелось, чтобы он потерял контроль, впал в один из тех жестоких припадков, что одолевали его в детстве. Чтобы его отца охватил еще больший ужас.

Чтобы Виктор сделал ему больно.

Но Виктор откликнулся на мое прикосновение, глубоко вздохнул и выпрямился.

– Я знаю, что ты обо мне думаешь, – сказал он отцу. – Что ты всегда обо мне думал. Ты никогда не видел меня по-настоящему, никогда не видел, на что я способен. Ты искал только недостатки, только слабости. Моя невообразимая, не знающая равных, неудержимая гениальность заставляла тебя нервничать и чувствовать себя никчемным. Ты хотел меня облагородить. Хотел, чтобы я посвятил жизнь погоне за деньгами, которые нужны тебе, чтобы удовлетворять свои желания и прихоти. И ты хотел использовать в этих целях Элизабет. – Виктор подался вперед; судья Франкенштейн вжался в стул, и застарелый страх проступил на его лице снова. Он слишком привык к прирученному Виктору. – У тебя нет над нами власти, старик. А если ты еще хоть раз попытаешься меня контролировать, ты поймешь, что такое настоящая сила и кому в этой семье она принадлежит.

Он отвернулся от отца; лицо его оставалось ледяной маской, пугающей нечеловеческим отсутствием эмоций. Я видела ее лишь секунду, после чего он перевел взгляд на меня и снова стал моим Виктором.

– Ну что, – сказал он, – вернемся в твой старый дом?

Я думала, что мы сразимся с чудовищем здесь, но новые обстоятельства перевернули все с ног на голову, запутали и усложнили. Путешествие на лодке, отчужденность, которая ощущалась между нами и этим домом; его отец; чудовище…

– Да, – сказала я и снова взяла его за руку. – Отведи меня домой.

Мы отправились в путь по Роне до того места, где она соединялась с озером Комо. Река была быстрой, но спокойной, а вид ее живописных берегов наполнял грудь почти религиозным восторгом. Зелень и золото берегов сулили счастье и здоровье.

Но мои мысли то и дело возвращались к откровениям судьи Франкенштейна и тому, как они меняли мою жизнь. Волнение почти вытеснило из моей головы чудовище и его предстоящее нападение. Река мягко уносила меня от прошлого – и в прошлое возвращала.

Будь я в состоянии мыслить трезво, я бы, наверное, отложила наше возвращение. Озеро Комо обошлось со мной жестоко. У меня не было о нем счастливых воспоминаний. Моя жизнь у озера состояла из голода, боли и лишений. Я всегда считала Виктора своим спасителем, потому что он забрал меня оттуда.

А теперь мы возвращались, чтобы отпраздновать наш законный союз. По крайней мере, Виктор, кажется, смягчился за время нашего путешествия. Его напряженное возбуждение и волнение развеялись. С каждой пройденной лигой ему становилось все спокойнее, потому что с каждой лигой мы все дальше удалялись от нашего преследователя. Рыба выпрыгивала из воды, обгоняя лодку, и мы смеялись, указывая на нее пальцами. Но он видел, что я не разделяю его безмятежности.

Он взял меня за руку.

– Ты печальна. Если бы ты знала, что мне пришлось вынести и что мне, возможно, еще предстоит, ты бы приложила все усилия, чтобы помочь мне забыть об отчаянии и насладиться спокойствием и свободой хотя бы сегодня, когда у меня есть на это право.

О, я знала! Я прекрасно знала. Он был в полном неведении и по поводу того, что было мне известно, и по поводу моих детских горестей, которые воскресила в памяти эта поездка.

Но я не забуду, что он не знал о моих деньгах и никогда ими не интересовался. Что он не позволил отцу отнять их, пока я не собралась с мыслями и не придумала, как защитить их от него.

Не то чтобы я не хотела помогать Франкенштейнам… Я просто…

Нет. Пожалуй, все-таки не хотела. Мадам Франкенштейн с ее бесстрастной, вынужденной добротой, была мертва. Уильям, прекрасное дитя, тоже. Эрнест, будучи средним сыном, сам найдет свой путь, не рассчитывая на наследство. А Виктор был моим независимо от богатства его семьи.