Книга 100 рассказов из истории медицины , страница 74 – Михаил Шифрин

Из этого вывели важное для кондитерского производства правило: когда не можете простерилизовать все компоненты крема, не готовьте в жарком помещении. А если по-другому не получается, сразу же охлаждайте свое изделие. И доставлять его потребителю лучше всего в холодильнике либо на льду. Даже если от кухни до парадного стола всего несколько десятков минут.

Авторитет Лащенкова так вырос, что ему предложили покинуть родной Харьков и переехать в Томск, где он получил кафедру и лабораторию. Там в 1909 г. Павел Николаевич, продолжая опыты с ингредиентами крема, обнаружил в белке куриного яйца убивающее бактерии вещество, названное «лизоцим». На это сообщение обратил внимание Александр Флеминг, работавший с лизоцимом. Увлекшись антибактериальными средствами, Флеминг позднее с энтузиазмом занялся пенициллином. Так от Института благородных девиц на Сумской улице в Харькове потянулась цепочка событий, вызвавшая к жизни антибиотикотерапию.

23 сентября 1902 г. вышел на пенсию профессор Лейденского университета Самуэль Розенштайн. В его честь коллеги составили сборник научных трудов, где была опубликована первая в мире электрокардиограмма, снятая Виллемом Эйнтховеном. К этому дню создатель ЭКГ шел уже много лет, побуждаемый одновременно любовью к науке и необходимостью вернуть банковский кредит.

Кредит, которому так обязаны все сердечники мира, был нужен, чтобы откупиться от распределения. Вышло так: Эйнтховен рано потерял отца, который служил колониальным врачом в Семаранге на острове Ява. Правительство Нидерландов оплачивало учебу таких сирот в Утрехтском университете при условии, что они также станут работать в колониях. Круг профессий узок: врач, бухгалтер, учитель.

Поскольку Эйнтховена тянуло к естественным наукам, он избрал медицину. Но уже во время практики понял, что рожден не врачом, а скорее физиком. Сперва он пытался примирить эти начала, специализируясь на офтальмологии как самой точной из медицинских наук. Диплом его уже был с открытием. Речь шла об известной оптической иллюзии: если на стене рядом пятна разных цветов, красное и синее, то одно из них кажется более близким. Позднее Василий Кандинский создал целую теорию, объясняющую эти эффекты; на ней зиждилось абстрактное искусство: есть цвета агрессивные, которые как будто стремятся к зрителю (к примеру, желтый), а есть «уходящие», как бы отодвигающиеся вглубь картины, вроде синего.

Научный руководитель думал, что дело тут в разной длине волны, но студент Эйнтховен доказал иное. Зрачки у разных людей слегка смещены от центра радужки. Те, у кого зрачки чуть ближе к вискам, и среди них Кандинский, воспринимают синий как «уходящий». А те, чьи зрачки смещены к носу, – наоборот. Работа блестящая, диплом с отличием. И теперь молодого человека ждали колонии.

В 1886 г. умер заведующий кафедрой физиологии и гистологии Лейденского университета, и впечатленные открытием коллеги выдвинули Эйнтховена на вакантное место. Все хорошо, только правительство предъявило Виллему счет на 6000 гульденов за обучение и грант на работу по оптике. Эта сумма равнялась жалованью профессора за полтора года. И все же Эйнтховен предпочел заплатить и стать ученым, чем торчать в далекой колонии, где каждый день приходится делать одно и то же.

Кредит оказал громадное влияние на всю его жизнь. Была семья, требовавшая больших расходов, и наука, отнимавшая все время. Поэтому приходилось жить гораздо скромнее коллег. Другие профессора обставляли лаборатории со вкусом за свой счет; заходивших к Эйнтховену поражали голые стены. Когда возникла электрокардиография и в эту лабораторию началось паломничество со всего мира, жена в героическом усилии сделать интерьер побогаче повесила всюду кружевные шторки, за которые профессору было неудобно перед гостями. Собственно, и главное свое изобретение Виллем сделал, чтобы вырваться из бедности.

На четвертый год своего заведования кафедрой Эйнтховен увидел выступление Огастуса Уоллера, читавшего лекции по физиологии в лондонской больнице Сент-Мэри, той самой, где рожают женщины из британской королевской семьи.

Уоллер наглядно демонстрировал, что сердце – источник слабых токов, импульсы которых регулярно повторяются. Это показывал капиллярный электрометр: в тонком стеклянном капилляре встречаются ртуть и серная кислота; электрический ток меняет поверхностное натяжение ртути, и граница двух жидкостей ползает по капилляру. Токи сердца самые слабые – в 100 миллионов раз меньше тока в электрической розетке, так что сдвиги видны только в сильную лупу. Тем не менее они есть, их можно заснять на движущуюся фотопленку. Получается кривая изменения электрического поля сердца.

Феномен демонстрировал бульдог Уоллера по кличке Джимми. Он смирно стоял на столе, его лапы помещались в разных емкостях с соленой водой, от которых шли провода к прибору. Опыт привлек всеобщее внимание. В парламенте тут же нашлись депутаты, желавшие привлечь Уоллера к ответственности за жестокое обращение с животными. Но физиолог показал на себе, что исследование совершенно безвредно.

Правда, пользы тоже не было. Ясно, что больные сердца работают не так, как здоровые, но кривая получалась слишком пологой: ртуть тяжела, у нее большая инерция, которая скрадывает все пики на кардиограмме. Уоллер опустил руки… но ему же не надо было отдавать кредит! Эйнтховен взялся применить это изобретение в клинике. За пять лет он разработал математический метод коррекции показаний электрометра. Сложные расчеты, с дифференцированием и интегрированием, позволяли воссоздать истинный облик зубцов кардиограммы. В 1895 г. Эйнтховен дал им названия, которые они носят до сих пор: зубец P (соответствует возбуждению предсердий), Q (срабатывает межжелудочковая перегородка), высокий зубец R (возбуждение левого желудочка), S и T (возбуждение и расслабление желудочков). Конечно, всякий раз высчитывать кривую для каждого больного нереально – калькуляторов еще не было. Эйнтховен не унывал, надеясь, что пока он осмысляет значение зубцов, люди что-нибудь изобретут.

И тут в историю кардиологии ворвался человек, не имевший к медицине никакого отношения. Звали его Клеман Адер. Ему тоже понадобились деньги. Инженер Адер мечтал создать летающую машину тяжелее воздуха. Он сделал планер, похожий на летучую мышь, и разработал легкую паровую машину в качестве двигателя. А чтобы оплатить ее производство, изобрел чуткий прибор для регистрации сигналов, передающихся по подводным телеграфным кабелям. Длина лежащих на дне морском кабелей громадная, сопротивление большое, а токи слабые, хоть и посильней, чем в нашем сердце.

Адер придумал струнный гальванометр. Действие его основано на законе Ампера: провод под током в магнитном поле отклоняется. И тем сильней, чем больше ток и мощнее поле. Дергающаяся от точек и тире проволочка то и дело закрывает отверстие, которое снимается на движущуюся пленку. Благодаря Адеру скорость передачи сигналов через Атлантику выросла с 400 до 600 в минуту. Правда, сделанный на гонорар за это достижение «авьон» рухнул, пролетев несколько десятков метров, – Адер не придумал для него систему управления (с этой задачей справились позднее братья Райт). Зато Эйнтховен приспособил струнный гальванометр для регистрации сигналов сердца.