Книга Работа над ошибкой , страница 8 – Орсон Петерсен

Эмиля злил пресыщенный, шутливый тон Льва.

– Я, пожалуй, пересяду за другой столик.

Времянкин привстал со своего места.

– Не нужно, – остановил его Гроссман. – Я уже собирался уходить.

Мужчина залпом допил остатки бурбона и неторопливо, с солидной основательностью встал из-за стола.

– Охо-хо-хо-хо-хо-хооо, – на выдохе произнес он.

Потом ощупал все загашники пиджака и достал из внутреннего кармана портмоне.

– Счет оплачу и… пойду.

– Я заплачу, иди, – неожиданно заявил Эмиль.

– Не дури. Ты же на мели.

Лев перебирал купюры в бумажнике.

– Не настолько уж все и плохо. Я заплачу, – настаивал Времянкин.

– Но я заказывал.

– Я же сказал, заплачу.

– Ну, смотри. Будь.

Гроссман убрал бумажник в карман и направился к гардеробу. Навстречу ему шел официант с заказом Эмиля.

– Он заплатит, – просипел Лев и махнул большим пальцем в сторону Времянкина.

Официант подошел к столу, поставил перед Эмилем пинту пива и тарелку с сэндвичем. После этого он сунул поднос под мышку и вытащил из кармана фартука маленький степлер.

– Нитки не нашел, но есть это… – пояснил молодой человек.

Времянкин скривил рот.

– Ну хорошо, давайте, – немного подумав, согласился он и взял устройство. – Спасибо!

– Моя смена заканчивается через несколько минут. Можно я вас рассчитаю?

– Рассчитайте.

Оставив на краю стола узкую папку с чеком, официант ушел. Эмиль взял с тарелки сэндвич, откусил с уголка и положил обратно. Затем отпил пива и принялся скреплять скобками ткань на брюках. Степлер щелкал на весь зал, привлекая внимание других посетителей.

– Вот так я сопротивляюсь хаосу. Понятно?! Отважно. Безжалостно, – приговаривал Времянкин.

Закончив со степлером, он достал из кармана мятую пятитысячную купюру, чтобы оплатить счет. Он открыл папку, взглянул на итоговую сумму и понял, что денег хватает только на оплату заказанных Львом напитков и еды, которые он, вероятно, употребил еще до прихода Эмиля. Скромная сумма за пиво и сэндвич аккуратно превышала лимит.

– Проклятье…

Озадаченный клиент приложил руку ко лбу. Вернулся официант.

– Могу рассчитать?

– Тут такое дело… Мне не хватает какой-то мелочи.

– Сколько?

– Триста рублей или около того. Заберите пиво, что ли, и бутерброд. И тогда как раз.

– Я же вижу, вы откусили, и пиво обратно в бочку не зальешь. Позову управляющего.

Роберт, Юля и Денис слушали речи Льва перед крыльцом «Секунды», когда охранник вытолкал из клуба Эмиля. Гроссман и компания дружно обернулись на инцидент. Времянкин сделал вид, что не заметил их. Он надел на руки перчатки и уже собрался спуститься по лестнице, но поскользнулся на мокром крыльце. Взмахнув руками, Эмиль пролетел через две ступени и упал в слякоть. Он осторожно поднялся на ноги и стряхнул с кистей капли грязи. К его удивлению, импровизированные заплатки на одежде выдержали внезапную активность.

– Проклятая секунда, – пробурчал Времянкин себе под нос.

Затем отряхнул колени, поднял воротник пиджака и скрестил руки на груди. В этот момент натянувшиеся на спине части пиджака вырвались из цепких частиц клейкой ленты и разошлись в стороны. Не придав этому никакого значения, Эмиль побрел в сторону станции метро «Парк культуры».

Погода заметно ухудшилась. Дул пронизывающий встречный ветер, мокрый снег хлестал мужчину по лицу. «Сорок один год», – крутилось в его голове.

– Хладный борей, мать его. У меня даже на метро денег нет. Как я дошел до жизни такой? Как оказался на самом дне? Что я делал не так? Похоже, что – все. Сорок один год, елки-палки! Сорок один. И никуда мне от себя не деться. Что выросло, то выросло. Теперь нести этот сосуд, не расплескать. Сколько энергии пропадает зря. Мегатонны страсти томятся в ожидании чистки пор, чтобы вырваться наружу. Но поры все не прочищаются и только плесневеют. Сколько можно? Кто сделает это? Кто сотрет с моего лица эту отвратительную гримасу печали? Я? Ходячий рефлекс? Я вас спрашиваю. С кем ты разговариваешь, идиот? Кого ты спрашиваешь? Мерзкая интроверсия. Где моя экстраверсия? Где эта версия меня? Живет, наверное, где-то… Черт! Что же за человек я такой? Не знаю. Я ничего не знаю. Я ноль без палочки. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Заебал якать уже, заткнись! Никтожество! Жизнь профукана. Время убито. Полный провал. Я не создан для этого мира.

Ноги несли Времянкина все быстрее. За размышлениями о своей нелегкой судьбе он не заметил, как оказался на середине Крымского моста. Ветер прижимал горемыку к ограждению. Эмиль вдруг остановился. Он вспомнил об Эрике. Ведь это именно то место, откуда его лучший и, быть может, единственный друг прыгнул в вечность. Опечаленный и растерянный, Времянкин смотрел на темные воды Москвы-реки. Трясясь от холода, Эмиль перелез через ограждение. Он нащупал ногами небольшой выступ, встал на него и, держась дрожащими пальцами за холодные перила, повернулся спиной к мосту.

– Хватит мусорить! Хватит засорять планету всяким дерьмом! Прорасту цветком каким-нибудь, и то польза. А может, накормлю собой рыбок. Разве плохо?

Ветер порывами подталкивал отчаявшегося страдальца в спину. Времянкин зажмурился и сделал глубокий вдооооооооооооооооооооооооооооооох.

В тот же миг ветер успокоился. Послышался звук порхающих крыльев. Эмиль открыл глаза и обнаружил черного-пречерного ворона, севшего на парапет в полутора метрах от него. Птица развернулась боком к мужчине и уставилась на него немигающим оком.

– Привет, – удивился Эмиль. – Не знал, что вороны летают по ночам. Я тут кое-чем занят, но ты можешь остаться.

Времянкин посмотрел на воду и закрыл глаза, а через мгновение открыл их и снова взглянул на птицу. Ворон, замерев, следил за ним.

– Может, ты нечто вроде благовеста для Фауста? Чтобы я передумал прыгать. Возможно такое? Сомневаюсь. Выглядишь ты мрачновато. Без обид. Мне даже не по себе как-то. На хорошую новость не тянешь. Белая голубка подошла бы больше. Чего ты смотришь на меня? У тебя есть идея получше?

Птица вдруг дернула острым клювом, вспорхнула и полетела вдоль реки.

– Что ты хотела этим сказать, птица?! – крикнул Эмиль вслед улетающему ворону. – Нет идей? Я так и думал.

Ворон удалялся, быстро превращаясь в движущуюся точку, а вскоре и вовсе растворился в темноте, как капля чернил в чернильнице.

– Странная птица, – заключил Времянкин и отвлекся на панораму.

Ночь прояснилась, а точнее, изменилась. Снег еще шел, но уже по-другому. Теперь он был не крупный и мокрый, а мелкий, искрящийся, словно волшебная пыль. От вечернего тумана не осталось и следа. Москва умиротворенно почивала на семи холмах. Луна высматривала что-то в темноте широко открытым глазом. Глубокое звездное небо напоминало о том, что помимо наших мелких сует существует нечто бесконечно большое – Мир, по сравнению с которым мы совершенно незначительны. Эмиль с изумлением взирал на преобразившийся пейзаж. Он дышал полной грудью, жадно наполняя легкие атмосферой. В воздухе ощущался привкус магии.