Онлайн книга «Ноев ковчег писателей»
|
С собой ничего из еды не бери, устрою здесь. Очень довольна, что ты начал лечиться и хочешь работать. Если действительно это сделаешь, будет очень хорошо. Вот это и будет то, что я хочу, чтобы ты делал. О том, права или не права, будем говорить лично, если ты придешь сюда скоро. Сейчас пишу наспех, кругом народ – Оля уезжает. Хочу ей дать письмо. Получил ли мое письмо по почте? Написала 17-го. Будь здоров. Держись. Целую тебя. Елена [144]. Видимо, в августе 1941 года между ними произошла жестокая ссора. Причины ее неизвестны, но в архиве Луговского сохранилась записка без даты, но очень красноречивая. Володя, я очень твердо говорю тебе, что мы расстаемся. Я много раз говорила это тебе, но поверь, что сейчас это – последний. Я не смогу быть с тобой. После вчерашнего. Так как разговор будет мучителен и бесцелен для обоих – я попросила Сашу, нашего с тобой друга, переговорить с тобой и передать это письмо. Может быть, когда все уляжется, мы и сможем увидеться, но сейчас не надо ни приходить, ни звонить. Пойми это. Лена [145]. Татьяна Александровна вспоминала об этой истории, может быть, чересчур пристрастно, она вряд ли знала причину их ссоры: “А потом Елена Сергеевна с Володей поссорились, и она, назло ему, закрутила роман с Фадеевым” [146]. Примирение произошло накануне Нового года, Луговской на писал ей не очень благозвучные, но искренние стихи. Они хра нятся в архиве Е. С. Булгаковой в рукописном отделе РГБ. Новогодние стихи ЕСБ <Елене Сергеевне Булгаковой> Опять пришла пора Рубить, пытать и жечь Опять под топоры легко народам лечь И все же я сижу, юродивый, в бою, И как снегирь гляжу на родину свою. Я женщину любил. Она была горда Над ней, как светлячок Чуть теплилась звезда Не важно, как мила Она в те дни была — Она была тепла Как серая зола И я остался сир Как снеговой снегирь Я с елки видел все, — А с чем, скажите вы, Я видел хуже Вас, болельщики Москвы. Довольно! Все пройдет в очередной черед Но человечество живет не первый год Не важно как гремит громада батарей: — Я вижу лишь людей И творчество людей. Не важно: все придет К заветному концу, Доверенные вновь железу и свинцу. История пройдет Как смена сил и рас И, к счастью, Не найдет среди живущих нас. И все же в этот час, Когда встречаю год И синий Орион Летит на небосвод Я вспоминаю ту, Кто жизнь унес мою Как маленький снаряд, что всех страшней в бою. В. Л. 30.12.1941. 5 часов [147]. Сказка о сне
Елене Сергеевне посвящены несколько поэм книги “Середина века”, написанных в Ташкенте. Это апокалипсическая “Сказка о сне” (первоначально она называлась “Гибель вселенной”); “Крещенский вечерок”, действие которого происходило на знаменитой лестнице на балахану, потом неоднократно оживающей в стихах Ахматовой; “Первая свеча”, где описана история трагического отъезда из Москвы в эвакуацию. Почти все поэмы ташкентского периода были перепечатаны рукой Елены Сергеевны на машинке. Ее сыновья с нежностью, по-дружески относились к Луговскому, а Женя Шиловский писал ему с фронта очень теплые письма. В поэме Луговского “Сказка о сне”, написанной под трагическим впечатлением начала войны, мистически преображена картина свидания поэта с некоей возлюбленной с чертами Е. С. Булгаковой. Это последняя встреча влюбленных перед гибелью мира, перед катастрофой вселенского масштаба. Стрелки часов навсегда замерли на четырех часах – времени начала войны. Окна затемнены, звучит вой сирен воздушной тревоги. Все покидают дом. Остаются двое. В каждом из них продолжает жить погибающая вселенная. В этой поэме была одна странная деталь. Влюбленные находились под пристальным взглядом кота в манжетах. Он ходит за ними из комнаты в комнату, все понимает, все оценивает… “Я оглянулся. Снизу шел, мурлыча, / Спокойный кот в сверкающих манжетах”. Они прощаются. Кот, “ощерясь, глядит в окно”. Несомненно, это был не просто кот, образ перекликается и со знаменитым Бегемотом, а возможно, и самим Булгаковым. Этот взгляд неотрывно преследовал Луговского всю историю его отношений с Еленой Сергеевной. Он читал “Мастера и Маргариту” после войны своей будущей жене Майе, с восторгом пересказывал страницы романа, но при этом не мог скрыть, что ревновал Маргариту к покойному Булгакову. Я-то лично очень счастлива здесь, – пишет Елена Сергеевна Луговскому после возвращения в Москву в 1943 году, – и вот почему: здесь я знаю, что я Булгакова (пишу это, зная все отрицательное отношение Володи к этому афоризму), здесь у меня есть много друзей, здесь мой дом, мои – дорогие для меня – памятные книги, архив, рукописи, вещи, вся атмосфера жизни, без которой мне было очень тяжело в Ташкенте и которая меня поддерживает в Москве. Сейчас я погрузилась целиком в прошлое, я сижу часами над чтением тетрадей, писем, рассматриванием альбомов. Я – дома. Я не боюсь ничего [148]. В архиве Луговского помимо фотографии Елены Сергеевны хранилась еще и фотография Булгакова, а одна из поэм “Середины века” первоначально была посвящена М. Б. (Михаилу Булгакову). Он преклонялся перед творчеством писателя и мучительно осознавал, что Елена Сергеевна при всем ее прекрасном к нему отношении, даже влюбленности, неуловима для него. В феврале 1943 года Елена Сергеевна, находясь в своей комнатке на балахане, записала увиденный ею сон о Булгакове: Все так, как ты любил, как ты хотел всегда. Бедная обстановка, простой деревянный стол, свеча горит, на коленях у меня кошка. Кругом тишина, я одна. Это так редко бывает. Сегодня я видела тебя во сне. У тебя были такие глаза, как бывали всегда, когда ты диктовал мне: громадные, голубые, сияющие, смотрящие через меня на что-то видное одному тебе. Они были даже еще больше, еще ярче, чем в жизни. Наверное, такие они у тебя сейчас. На тебе был белый докторский халат, ты был доктором и принимал больных. А я ушла из дому после размолвки с тобой. Уже в коридоре я поняла, что мне будет очень грустно и что надо скорее вернуться к тебе. Я вызвала тебя, и где-то в уголке между шкафами, прячась от больных (пациентов), мы помирились. Ты ласково гладил меня. Я сказала: “Как же я буду жить без тебя?” – понимая, что ты скоро умрешь. Ты ответил: “Ничего, иди, тебе будет теперь лучше” [149]. |