Книга Конец сказки , страница 115 – Александр Рудазов

Соловей Рахманович по прозванию Разбойник сидел на высоком дубу, и глядел на побоище безучастно. Тоскливо было старику.

Долго он сегодня сражался. Утомился. Все нутро себе высвистел, разя русов направо и налево. И теперь вот забрался повыше, да и устранился на какое-то время, дал себе минуточку спокойствия.

Дерево-то не сразу он и нашел. Не так уж их и много на сем поле, а какие и были – поломали, порушили. Иные сшибли боевые махины горных карл, какие-то размолотил катающийся везде Кобалог. Одно, вон, вырвал с корнями Усыня, дерется им теперь с оравой ушкуйников. Один он всего остался из братьев – последний самый велет на Руси.

А Соловей, выходит, последний из Кащеевых воевод. Пали остальные трое.

Репрев пал, вожак псоглавцев.

Калин пал, хан татаровьев.

Тугарин пал, каган людоящеров.

Теперь, выходит, Соловью этим всем полчищем руководить-то. Сам-то светлый царь все в поднебесье парит, невесть чем там занимается. Раньше хоть молниями шарахал, а теперь вовсе знать о себе не дает. Словно это не за него тут кровь проливают.

А Соловей – он худой воевода. Малую ватагу ему дать, разбойничью – так он себя покажет. Это по нему. А многотысячное войско вести, в бой слать – то увольте. Читывал он ту книжицу заумную про македонского царя, да половины не осилил, а что осилил – то не запомнил.

Бредень же, помилуйте, помои словесные. Этих воев так ставить, а этих – эдак. Конных отдельно, а пеших отдельно. Шалапугами под строго нужным углом тыкать. Будто даже набитому дураку не ясно, что побеждает тот, кто превозмогше телесно и духовно, а не это вот все баламутное.

Соловью только про слонов интересно показалось. Даже пожалел, что так и не собрался, не сходил в индийскую землю, на отцову волшебную родину. Теперь уж и не выйдет сходить – устарел, песок сыплется. Еще пара годков – и совсем бы он в этот поход не пошел, остался бы дома, у печки.

Тяжко вздохнув, Соловей положил на колени гусли-самогуды. Тронул струны, завел мелодию грустную, жалельную. Поплыли над полем печальные трели, и словно трава поникла горестно.

Любил Соловей музыку-то. И петь любил, и играть. Таланами сызмальства был одарен.

– Забаву вспоминаешь? – окликнули его снизу. – Сколько лет-то вдовствуешь уж?

Соловей поднял пальцы со струн. Самогуды умолкли. Очень медленно старик перевел взгляд и уставился единственным оком на стоящего под деревом богатыря.

Тоже старика, немногим моложе самого Соловья. Сколько там разницы-то между ними – двадцать лет, тридцать?.. Когда на столетия счет идет, такие мелочи уже несущественны.

– Сызнова встретились, Соловейка, – невесело произнес Муромец.

– Теперь-то уж одному из нас точно не жить, Илейка, – угрюмо ответил Разбойник.

В памяти Соловья сразу всплыл Киев. Жаркий летний полдень. Орущие, глумящиеся рожи. Жадный взгляд князя Владимира. Того, что Красное Солнышко.

И тычущий его в бок Илья: «Ну-тка, Соловей, свистни-ка в четверть силы, повесели честной люд…»

Давно эти двое враждовали. Еще когда молодой Илья Иванович был не богатырем, а только мужиком-деревенщиной. Встретились впервые на реке Смородинке, когда Соловей в засаде сидел, путников подстерегал. Тоже еще молод был. Впервые они тогда и сразились – в первый раз, да не в последний.

Лишил в тот день Илья Соловья глаза, привез князю Владимиру на потеху, славу себе той победой стяжал. Да только не убил, как потом баяли. Держали Соловья сначала в цепях, потом отправили в погреба, да там и забыли.

А Соловей ничего не забыл. Спустя многие только годы сумел выбраться, спастись – уже при Ярославе, когда Илья Иванович тоже где-то странствовал, почитаемый многими за мертвого. Постаревший, но все еще крепкий, разбойник-полувелет со временем снова набрался сил, снова обрел свой чудесный посвист, да и приютился в конце концов у царя Кащея.

Ему стал служить верой и правдой.

– Спрашиваешь, сколько лет я вдовствую? – задумчиво спросил Соловей. – Много. Сам сосчитай, коли желаешь. С того самого дня ведь и вдовствую, как мы с тобой в Брынском лесу встретились. Всех я в тот день потерял – и жену, и детей, и брата молочного.

– Ты меня в своей горькой судьбе не виновать, – ответил Муромец. – Сам знаешь, что не мирных лесовиков я тогда истребил, а шайку разбойничью.

– Моя семья тридцать годов держала те леса, – произнес Соловей безучастно. – Не монасями жили, конечно. Всякое бывало. Но это были наши земли – по праву первого занявшего. И что было делать с теми, кто в них вторгался – мы сами решали.

– Сурово очень вы решали-то. Всех в землю клали. На два вершка земля кровью пропиталась.

– Не всех, положим. Тебя ж не положили. Я тебе даже побрататься предлагал. А ты мне стрелой ответил.

– Положим, стрелой я тебе не сразу ответил, – возразил Илья. – Я тебе отказом ответил, потому не собирался с душегубом брататься. А вот когда ты меня свистом к земле пригвоздил, да чуть дух из тела не вынул – ну тогда и я стрельнул. Но да что уж теперь-то. Всякое бывало. Кто старое помянет, тому глаз вон.

– А кто забудет, тому оба, – добавил Соловей. – Давай-ка еще разок поиграем, старинушка, разомнем косточки, пока в гробы не положили.

Он резко выпрямился, отбросил самогуды, вцепился в ветку ногами и правой рукой… а пальцы левой сунул в рот.

Свист!!! Такой страшной силы издал свист Разбойник, что ушел Муромец в землю по самые колени. Разметало седые волоса, завьюжила борода, а в глазах потемнело, как в бурю. Соловей сейчас не сдерживался, не вполсилы свистел, как зачастую – а в самую полную мощь.

Вокруг дуба все повымерло. Попадали бьющиеся не так и далеко черниговцы и людоящеры. Полетели с неба жлезнокоготные коршуны. Замерла без движения шуликунская печь – из ее нутра выдуло злое колдовское пламя. Сама земля взрывалась и трескалась, точно вспарывали ее невидимыми сохами.

Илья Муромец медленно вытащил одну ногу. Сделал шаг. Вытащил вторую. Сделал другой шаг.

Тем временем первая уж снова увязла. Богатыря словно придавило небесным сводом, и кожу едва не срывало с лица. Соловей свистел во всю грудь, щеки его раздулись, глаза налились кровью, и сам он только что не падал с ветки.

– Постарел ты, Илейка! – выкрикнул он, переводя дыхание. – Теперь тебе против меня не сдюжить!

– Так и ты ведь тоже постарел, Соловейка! – откликнулся хрипло Муромец. – Надолго уж тебя не хватает!

Соловей торопливо набирал в грудь воздух. Он действительно не мог теперь свистеть по три, по пять минут, как в молодые времена. Дряхловат стал, сед, морщинист. Долго живут полувелеты, да только вечной юностью не обладают.