Книга Рать порубежная. Казаки Ивана Грозного, страница 62 – Сергей Нуртазин

Помянули чарой Прохора. Хворостинин закусил мочёным яблоком, спросил:

— У тебя что? Как Ульяна, крестник мой Дмитрий? Живы, здоровы ли?

— Здоровы, князь.

— Тихо ли у вас на Яике?

— Тихо, да завелось лихо. Атаман Барбоша гонца перенял, тот поведал, мол, Урус подбивает крымчаков на Москву идти. Донести бы о том царю, с этим и явился.

— Постараюсь, чтобы узнал о том государь. — Князь пригладил усы, пристально посмотрел на Дороню, ухмыльнулся по-доброму: — Вижу, ещё о чём-то просить хочешь.

— Хочу.

— Хочешь — не мнись, молви.

— С ногаями того гляди колгота выйдет, а у нас зелейные припасы для огненного боя истощились, да и пищалей бы раздобыть...

— Кому?

Дороня смутился.

— Казакам, кои государя почитают.

— Ой ли? Лукавишь, казак.

Дороня потупился:

— А как иначе? Иван Васильевич волгских и яицких казаков не жалует. Мы тут с Яика рыбки к столу государеву привезли, икорки, балыков, может, смягчится, и тебя, князь, не забыли.

— Мзду даёшь? — нахмурился Хворостинин.

Дороня хитро глянул исподлобья.

— Гостинец, Дмитрий Иванович.

Князь хмыкнул.

— Ох, хитёр ты, Дороня. А о том, что царь не жалует казаков, напрасно молвил. В начале зимы приехали в Москву от Ермака сеунчеи, атаманы, есаулы да казаки с дарами многими. Били челом государю царством Сибирским.

Удивление и радость выплеснулись из Дорони:

— Вот так Ермак! Вот так атаман! Одолел-таки сибирцев.

— Одолел. За то и обласкан государем, и атаманы его тоже.

— Где же те сеунчеи? Уехали?

— Слышал я, в Замоскворечье по домам стрелецким и посадским расселены, а большинство на постоялом дворе Шубина остановились, недалече от храма Флора и Лавра...

* * *

Не утерпел Дороня, в сумерках направил стопы к указанному Хворостининым месту. Деревянный храм покровителей скота и домашних животных нашёл быстро, а от него разыскал постоялый двор Шубина. То, что казаки там, понял уже на подходе, по пьяным голосам и знакомой песне. А она струилась по улице:

Пока дошёл, песня кончилась, следующая, с бражным духом и запахом кушаний, окатила при входе в кабак на постоялом дворе.

Краснощёкий целовальник приметил посетителя, довольно улыбнулся. Оно и понятно, новый гость — копеек горсть, питейному дому прибыток. Уж и место стал приглядывать, куда усадить любителя погулять и повеселиться. За столами тесно, слободские ямщики, мясники, заезжие купчики, да ещё казаки пожаловали — народ разгульный, неуёмный, но щедрый. Дороня, к недоумению целовальника, места искать не стал, прямиком направился к столу, где пировали казаки, многие из которых были давними знакомцами. Лицом к нему сидели Иван Кольцо, Савва Волдырь, Черкас Александров.

— Здорово бывали, атаманы-молодцы!

Песня затихла, повольники удивлённо посмотрели на Дороню. Первым его признал Иван Кольцо:

— Безухий! Дороня! Как в Москве оказался? Не иначе вновь на государевой службе.

— С Яика, рыбой торговать приехали, с воскресенья в Москве.

— Эй, целовальник! Неси братину с вином да стопу.

Волдырь спросил:

— Наум Губарь не с тобой ли?

— Со мной.

— Значит, жив старый казак.

— Жив, Савва.

Кольцо подвинулся, освободил место на скамье между собой и Черкасом Александровым.

— Садись рядком, поговорим ладком, дондеже время есть. Мне ведь вскорости в обратный путь отправляться. Черкас и Волдырь в Москве остаются по царскому указу. Такие вот, Дороня, дела. Вёл я из Сибири станицу, полсотни казаков, а вернусь с половиной. Трудный, неблизкий путь преодолели. Волчьей дорогой уходили. Шли с Иртыша на Обь, через Камень на Собь да минуя Пустоозеро, до Москвы... В столице пришлось мне затаиться средь казаков. Узнали мы от дьяка в приказной избе, что дюже зол на меня государь, потому первыми Черкаса с Саввой к царю подослал, а уж как всё улеглось, и я пред царские очи предстал. Смилостивился над нами Иоанн Васильевич, простил прегрешения наши... А что у вас деется? Ты пей, ешь, рассказывай.

Дороня сел, выпил чару, поведал о жизни на Волге и Яике, рассказал, что, помимо торговли, приехал в Москву раздобыть припасов по просьбе Барбоши.

Кольцо выслушал, с сожалением изрёк:

— Извиняй, Дороня, помочь не можем. Самим без Москвы не обойтись, други наши нужду терпят в Сибири в оружии, еде и ратной силе. Каждый кусок хлеба, каждая щепотка зелья, каждая пищаль дороже золота. Только думается, подобреет к вам царь, как и к нам милостивым станет. Казаки сила, а сила государю надобна. Не зря нас приветил, одарил щедро, романеей велел угостить, припасов дал да ещё в подкрепу обещал воевод Волхова и Глухова со стрельцами.

— Вижу, дары щедрые. Наряды на вас впору князьям да боярам.

— А то как же, — самодовольно произнёс Кольцо и поднял стопу. — Ведь не что-нибудь, а Сибирское царство Ивану Васильевичу завоевали. Верно, казаки!

— Верно!

— Твоя правда, Иван!

— За Кольцо!

— За атаманов!

— За Ермака!

— За казачество!

— Пей, браты!

Крики повольников заполнили кабак. Когда они затихли, Дороня спросил:

— Как удалось вам дело сие свершить?

Кольцо закусил армянской икрой, утёр губы, повёл рассказ:

— По окончанию лета выступили мы на Кучума. Строгановы три сотни своих ратников в помощь дали. Люди русские, а с ними литовцы да немцы, у ногайцев выкупленные. По Каме, Чусовой и Серебряной реке добрались до сибирского волока, там тяжёлые струги оставили, лёгкие переволокли далее, по Жеравле, Баранче и Тагилу достигли Туры-реки. На Туре и Тавде сибирских татар били. Кучум осерчал, послал супротив нас своего родственника, воеводу Маметкула с многими конниками. С помощью Господа и огненного боя мы и его побили, в урочище Бабасан, у Тобольского берега. А как настал черёд Кучума, то и ему хвост прищемили. После вышли к Иртышу и взяли столицу, называемую Искером, а ещё Сибирью и Кашлыком.