Книга Неаполитанская кошка, страница 3 – Анна Васильевна Дубчак

Я искала тепла, ласки и как бы понимала себя и даже оправдывала, но не получала же!

Все было не то.

Мне так не хватало Алекса с его нежностью и теплыми руками, губами. И самое ужасное заключалось в том, что, даже имея крышу над головой, деньги и возможность нигде не работать, я не чувствовала себя защищенной.

С меня тогда, семь лет тому назад, словно содрали кожу, и я стала уязвимой, ранимой и физически постоянно мерзла.

Именно тогда у меня и появилась потребность вязать теплые вещи.

Все, что продавалось, меня не устраивало, мне хотелось свитер в две или даже три толстые шерстяные нитки, и я поначалу вязала просто длинные теплые балахоны, а потом уже начала изучать узоры, копировала себе схемы с «шерстяных» сайтов, накупила пряжи…

Стыдно сказать, что именно тогда, в самое трудное для меня время, я подсела на сериалы. И чем примитивнее был сериальчик, тем умиротвореннее я себя чувствовала.

Даже ложась спать, я не выключала стоящий в изголовье кровати ноутбук и засыпала, уже не глядя, а только слушая очередную серию. Так глушила свою тоску, считая такой образ жизни все же куда более невинным, чем, к примеру, алкоголь.

Мы подружились с Ладой, молодой мамочкой, живущей в соседнем доме в нашем поселке.

Примитивное существо, помешанное на своем ребенке, домашнем хозяйстве и кулинарии, она тем не менее вносила в мое существование элемент самой жизни. Рассказывала об отношениях со своим мужем-бизнесменом, о болезнях малыша, делилась новыми рецептами.

Думаю, тогда-то и я понемногу начала готовить, хотя есть приготовленное было некому.

Да, в тот день распустилась моя роза, и я на какой-то миг почувствовала себя счастливой. И разве могла я предположить, что именно тогда, в тот теплый июньский день, начнется отсчет дьявольского движения по наклонной, которое в конечном итоге и приведет меня если не к электрическому стулу, но к высшей мере наказания за измену Родине — двадцати годам тюрьмы…

Словно судьба, дав мне семь лет полного спокойствия, сопряженного с процессом отупения и деградации, решит встряхнуть меня как следует, помучить напоследок перед тем, как посадить за решетку.

Лада, женщина эмоциональная, впечатлительная, склонная к преувеличению, и каждый ее приход всегда сопровождался какой-то суетой, будоражащими лишь ее новостями, событиями, чувствами. О чем бы она ни рассказывала мне, все, даже самый обычный пустяк типа пересоленного ею же борща или мелкой ссоры с мужем, выглядело, как трагедия, личная драма.

Заявляясь ко мне в любое время дня и ночи, она никогда не ограничивалась одним нажатием на кнопку звонка, она давила на нее долго и часто, образуя вокруг себя какое-то нервозное электричество, которое почему-то передавалось и мне.

Она словно затягивала меня в свою проблему, выставляя ее по-настоящему серьезной, даже трагической и требующей моего безотлагательного участия.

Возможно, ей казалось, что она живет бурной и насыщенной жизнью, хотя на самом деле все было совершенно не так. Общаясь с нею, я почему-то всегда представляла ее режиссером провинциального театра с завышенным самомнением и склонностью все гиперболизировать.

Вот и в то утро мой дом наполнился заливистой трелью проснувшегося звонка — Лада пришла. Я выглянула в кухонное окно — точно, она.

Уж не знаю почему, но при всех своих качествах и бесцеремонности, она все равно не раздражала меня. Больше того, я радовалась ее приходу.

Лада, белокожая, румяная молодая женщина с копной рыжих буйных кудрей, которые она украшала цветными лентами и заколками в виде цветов, несомненно, была олицетворением женского и материнского счастья и вообще очень светлым человеком. Поэтому, увидев ее в то утро в окно, я улыбнулась и пошла открывать.

Распахнув дверь и увидев стоящую на пороге Ладу в цветастом сарафане и с тарелкой, прикрытой салфеткой, я сделала приглашающий жест рукой, однако она даже не пошевелилась.

Я удивленно вскинула брови.

Что случилось?

Лада смотрела на меня так, как если бы я стояла перед ней с забинтованной головой, причем бинты были бы пропитаны кровью, — ей словно было больно за меня.

Она даже губу свою розовую прикусила, разглядывая мое лицо.

— Привет. Что со мной не так? — Я попыталась улыбнуться, однако у меня ничего не получилось, я чувствовала, что произошло что-то серьезное.

Я хотела было уже спросить, не разводится ли она со своим Сергеем, не умерла ли ее любимая кошка, но тарелка, прикрытая салфеткой, все же вселяла оптимизм.

Лада что-то приготовила и принесла меня угостить.

Ну, не свежевырванное же сердце супруга она принесла мне на блюде!

— Входи!

Она осторожно вошла, не спуская с меня глаз.

— У меня вроде сыпи нет, да и челюсть не свернута… Что ты так смотришь на меня?

— К-кекс… Вот, — протянула она мне вместо ответа тарелку. — Лимонный.

— Отлично. Спасибо. Какое же это счастье, что мне можно есть лимонные кексы килограммами, и я не потолстею, — я взяла тарелку и углубилась в дом, предполагая, что она последует за мной.

На кухне я сразу же включила кофеварку.

Кофе — что может быть приятнее в этот утренний час?

— Ну, давай, выкладывай, что там у тебя случилось?

Лада, устроившись на своем месте, возле окна лицом ко мне, продолжала молча разглядывать меня.

— Ты встретила мою сестру-близняшку и не знаешь, как мне об этом рассказать?

Она покачала головой.

Значит, я промахнулась.

Разумеется, ведь никакой сестры у меня нет. Да у меня уже вообще никого нет. Мама подбросила меня бабушке (которой уже давно нет и по которой я до сих пор тоскую!) и сбежала, когда мне было всего-то пять лет, отца своего я не знала.

Может быть, Лада посмотрела какое-нибудь очередное телевизионное шоу, где говорилось о моей пропащей матери? Может, она стала известной актрисой или политическим деятелем?

В голову лезла всякая чепуха. И все потому, что Лада молчала и не рассказывала, как это всегда было, о своем сыночке Дениске (о том, что у него болит живот или начался кашель), ни разу не произнесла «мой Серж» (слишком рано уснул, не пожелав спокойной ночи и не поцеловав, купил не те памперсы).

У меня было желание схватить Ладу за плечи и хорошенько ее встряхнуть.

— Лада, да что случилось-то?

— Вот, лимонный кекс, — повторила она, и у меня на макушке зашевелились волосы. Я испугалась за ее психическое здоровье.

— Да, я поняла. Лимонный кекс. И что дальше? Спасибо, конечно. Но что в нем особенного?

— Он очень вкусный. — И снова этот долгий странный взгляд.

— Слушай, подруга, тебя что, пыльным мешком по голове огрели, что ли?