Онлайн книга «Владимир Маяковский. Роковой выстрел. Документы, свидетельства, исследования»
|
– Норкочка, погладьте меня по голове. Вы все же очень, очень хорошая… Когда мы сидели еще за столом во время объяснений, у Владимира Владимировича вырвалось: – О господи! Я сказала: – Невероятно, мир перевернулся! Маяковский призывает господа!.. Вы разве верующий?! Он ответил: – Ах, я сам ничего не понимаю теперь, во что я верю!.. Эта фраза записана мною дословно. Но по тону, каким была она сказана, я поняла, что Владимир Владимирович выразил не только огорчение по поводу моей с ним суровости. Тут было гораздо большее: и сомнение в собственных литературных силах в этот период, и то равнодушие, которым был встречен его юбилей, и все те трудности, которые встречал на своем пути Маяковский. Впрочем, об этом я буду писать дальше. Домой шли пешком, он провожал нас до дому. Опять стал мрачный, опять стал грозить, говорил, что скажет все Яншину сейчас же. Шли мы вдвоем с Владимиром Владимировичем. Яншин же шел, по-моему, с Регининым. Мы то отставали, то убегали вперед. Я была почти в истерическом состоянии. Маяковский несколько раз обращался к Яншину: – Михаил Михайлович! Но на вопрос: – Что? – он отвечал: – Нет, потом. Я умоляла его не говорить, становилась перед ним на колени, плакала. Тогда, сказал Владимир Владимирович, он желает меня видеть завтра утром. В 101/2 у меня был показ пьесы Немировичу-Данченко. Мы условились, что Владимир Владимирович заедет за мной в 8 утра. Потом он все-таки сказал Яншину, что ему необходимо с ним завтра говорить, и мы расстались. Это было уже 14 апреля. Утром Владимир Владимирович заехал в 81/2, заехал на такси, так как у его шофера был выходной день. Выглядел Владимир Владимирович очень плохо. Был яркий, солнечный, замечательный апрельский день. Совсем весна. – Как хорошо, – сказала я. – Смотри, какое солнце. Неужели сегодня опять у тебя вчерашние глупые мысли. Давай бросим все это, забудем… Даешь слово? Он ответил: – Солнце я не замечаю, мне не до него сейчас. А глупости я бросил. Я понял, что не смогу этого сделать из-за матери. А больше до меня никому нет дела. Впрочем, обо всем поговорим дома. Я сказала, что у меня в 10 1/2 репетиция с Немировичем-Данченко, очень важная, что я не могу опоздать ни на минуту. Приехали на Лубянку, и он велел такси ждать. Его очень расстроило, что я опять тороплюсь. Он стал нервничать, сказал: – Опять этот театр! Я ненавижу его, брось его к чертям! Я не могу так больше, я не пущу тебя на репетицию и вообще не выпущу из этой комнаты! Он запер дверь и положил ключ в карман. Он был так взволнован, что не заметил, что не снял пальто и шляпу. Я сидела на диване. Он сел около меня на пол и плакал. Я сняла с него пальто и шляпу, гладила его по голове, старалась всячески успокоить. Раздался стук в дверь – это книгоноша принес Владимиру Владимировичу книги (собрание сочинений Ленина). Книгоноша, очевидно, увидев, в какую минуту он пришел, сунул книги куда-то и убежал. Владимир Владимирович быстро ходил по комнате. Почти бегал. Требовал, чтобы я с этой же минуты, без всяких объяснений с Яншиным, оставалась с ним здесь, в этой комнате. Ждать квартиры – нелепость, говорил он. Я должна бросить театр немедленно же. Сегодня на репетицию мне идти не нужно. Он сам зайдет в театр и скажет, что я больше не приду. Театр не погибнет от моего отсутствия. И с Яншиным он объяснится сам, а меня больше к нему не пустит. Вот он сейчас запрет меня в этой комнате, а сам отправится в театр, потом купит все, что мне нужно для жизни здесь. Я буду иметь все решительно, что имела дома. Я не должна пугаться ухода из театра. Он своим отношением заставит меня забыть театр. Вся моя жизнь, начиная от самых серьезных сторон ее и кончая складкой на чулке, будет для него предметом постоянного внимания. Пусть меня не пугает разница лет: ведь может же он быть молодым, веселым. Он понимает: то, что было вчера, – отвратительно. Но больше это не повторится никогда. Вчера мы оба вели себя глупо, пошло, недостойно. Он был безобразно груб и сегодня сам себе мерзок за это. Но об этом мы не будем вспоминать. Вот так, как будто ничего и не было. Он уничтожил уже листки записной книжки, на которых шла наша вчерашняя переписка, наполненная взаимными оскорблениями. Я ответила, что люблю его, буду с ним, но не могу остаться здесь сейчас, ничего не сказав Яншину. Я знаю, что Яншин меня любит и не перенесет моего ухода в такой форме: ушла, ничего не сказав, и осталась у другого. Я по-человечески достаточно люблю и уважаю мужа, чтобы не поступать с ним так. И театра я не брошу и никогда не смогла бы бросить. Неужели Владимир Владимирович сам не понимает, что если я уйду из театра, откажусь от работы, в жизни моей образуется такая пустота, которую заполнить будет невозможно. Это принесет большие трудности в первую очередь ему же. Познавши в жизни работу, и к тому же работу такую интересную, как в Художественном театре, невозможно сделаться только женой своего мужа, даже такого большого человека, как Маяковский. Вот и на репетицию я должна и обязана пойти, и я пойду на репетицию, потом домой, скажу все Яншину и вечером перееду к нему совсем. Владимир Владимирович был не согласен с этим. Он продолжал настаивать на том, чтобы все было немедленно, или совсем ничего не надо. Еще раз я ответила, что не могу так. Он спросил: – Значит, пойдешь на репетицию? – Да, пойду. – И с Яншиным увидишься? – Да. – Ах, так! Ну тогда уходи, уходи немедленно, сию же минуту. Я сказала, что мне еще рано на репетицию. Я пойду через 20 минут. – Нет, нет, уходи сейчас же. Я спросила: – Но я увижу тебя сегодня? – Не знаю. – Но ты хотя бы позвонишь мне сегодня в пять? – Да, да, да. Он быстро забегал по комнате, подбежал к письменному столу. Я услышала шелест бумаги, я не видела, так как он загораживал собой письменный стол. Теперь мне кажется, что, вероятно, он оторвал 13-е и 14-е числа из календаря. Потом Владимир Владимирович открыл ящик и захлопнул его, опять забегал по комнате. Я сказала: – Что же, вы не проводите меня даже? Он подошел ко мне, поцеловал и сказал совершенно спокойно и очень ласково: – Нет, девочка, иди одна… Будь за меня спокойна… Улыбнулся и добавил: – Я позвоню. У тебя есть деньги на такси? – Нет. |