Книга Сердце ворона , страница 34 – Анастасия Логинова

Она, возмущаясь, протянула ему обе свои изнеженные ручки. До того тонкие и хрупкие, что невозможно и вообразить, что те ручки могут разворошить взрослому мужчине ребра.

– Что вы, что вы… – пошел на попятную Рахманов, – я вовсе так не думаю. И, потом, если не ошибаюсь, господина Стаховского убили только следующей ночью. А ведь вы тогда уже были в пансионате, я полагаю?

Впрочем, ответ Рахманов знал.

– Разумеется, – предсказуемо ответила актриса. – Сидеть в номере невообразимо скучно, а прочие постояльцы еще не явились. Так что весь вечер и добрую часть ночи мы играли в бридж. Мы – это я, Аннушка и Юлия Николаевна, здешняя хозяйка. – Глаза ее вдруг опять стали лукавыми: – За них я могу поручиться. А вот спала ли в это время наша любезная Ларочка, или ж отлучалась из дому – никто из нас не видал.

Замечание про Лару, к полной его неожиданности, задело Рахманова за живое. Против воли снова швырнуло в то видение, что посетило его под утро: когда Лара, его невинная, чистая Лара, со страстью отдавалась Стаховскому. А после убила того, вонзив кинжал в грудь.

И тогда, и теперь Рахманов изо всех сил убеждал себя, что, как и прочие, всего лишь стал жертвой неких чар. Увидел вместо убийцы ту, которую считал красивейшей из женщин. Что истинное ее лицо скрыто ото всех – необязательно ей быть даже блондинкой.

Он убеждал себя в этом и почти уже сам поверил – да только последние слова Щукиной опять поселили в нем тревогу.

Однако он сделал вид, будто пропустил замечание об алиби Лары мимо ушей.

– Полагаю, ни вы, ни Анна Григорьевна, ни Юлия Николаевна от карточного стола надолго не отлучались? – спросил Рахманов, вернувшись к теме их разговора.

– Надолго – нет, – уверенно заявила Щукина. – Впрочем, Аннушка ушла спать раньше всех, сразу после полуночи… но вы же не станете подозревать в жестоком убийстве мою гримершу? – Она даже рассмеялась. – Никто не умеет взбивать локоны лучше Аннушки, так что не позволю вам обижать мою душечку!

– Что вы, что вы, милая Ираида, я всего лишь писатель – и в мыслях не было кого-то подозревать.

– Раз вы так говорите, то я вам верю. Уж вы-то не похожи на прочих мужчин, Дмитрий Михайлович. – Щукина в последний раз всхлипнула и обратила к нему лучистые зеленые глаза, прекрасно осознавая волнующую силу своего взгляда. Поинтересовалась: – К слову, вы когда в следующий раз едете в Ниццу?

Так наивно и искренне она это спросила, что Рахманову в самом деле стало ее жаль.

– Что вы, какая Ницца – на свои гонорары я могу позволить себе только отдых в пансионате Юлии Николаевны, увы.

Актрису это привело в изумление. Она не поверила:

– Как же? Господин Чехов, я слышала, то и дело ездит в Европу…

– Жаль вас расстраивать, но я не Чехов, – развел он руками.

Но madame Щукина все равно расстроилась и даже не пыталась этого скрыть.

– Куда же шляпка запропастилась, ума не приложу! – проворчала она, хмуро осматриваясь. Рахманов Щукину более не интересовал, и она вполне ясно дала это понять.

– Желаете, чтоб я позвал Анну Григорьевну?

– Уж сделайте милость! – не собиралась скрывать раздражения актриса.

Рахманов улыбнулся ей тогда вполне радушно и откланялся. Откланялся, уже четко понимая, что вопросов к мастерице взбивать локоны у него не меньше, чем к самой Щукиной.

* * *

Далеко от пляжа Анна Григорьевна уйти не успела – Рахманов нашел ее на смотровой площадке, огороженной от обрыва решеткой каслинского литья. Причем стояла женщина столь близко к краю, что на мгновение Рахманову почудилось, будто она собирается прыгнуть. Но нет: вытянув шею, Анна Григорьевна, оказывается, смотрела вниз, на Ларину бухту, пустующую сейчас. И заметив Рахманова, не устыдилась своего любопытства.

– Наслаждаетесь видами? – подойдя, Рахманов улыбнулся, сколь мог радушно.

Та качнула головой, но сочла вопрос риторическим и не ответила. Разговор с ней отчего-то не клеился; Рахманов чувствовал себя неуютно в ее обществе и не мог понять причины – ведь взгляда она не прятала, прошлое ее читалось легко, и было самым незамысловатым.

Анна Григорьевна Андрошина родилась далеко отсюда, в Петербурге, в бедняцкой семье рабочих. Подобно Щукиной, с детства болела театром и в пятнадцать убежала из дому, прибившись к труппе. Была костюмершей, гримершей, редко-редко получала маленькие проходные роли. В театре ее любили за золотые умелые руки, да и с ролями справлялась она превосходно. Постепенно роли становились чуть более значимыми, даже, порою, со словами.

По-видимому, талантом Анна и впрямь не обделена: с блеском отыграла небольшую, но яркую роль в прогремевшей на весь Петербург пьесе и единственный раз в жизни была обласкана критиками и прессой. Появились первые поклонники. Анне Григорьевне было семнадцать, когда ею не на шутку увлекся господин, принадлежащий к известной аристократической фамилии. Анна ответила не сразу – но когда ответила, то чувству отдалась сполна. Через год родила ребенка, девочку. Увы, болезненную и слабенькую, которой врачи и года жизни не давали. В театре настойчиво советовали оставить ребенка в церковном приходе – Анна Григорьевна о том и думать не хотела. Театр пришлось бросить, потому как девочка отнимала все силы и время. Аристократ-возлюбленный забыл ее и того раньше, увлекшись новой восходящей звездой…

Девочка ее не дожила месяца до четырех лет.

Анна Григорьевна к тому времени покинула столицу, прибилась к скромному провинциальному театру уже исключительно как костюмерша; потом ко второму, к третьему, покуда судьба ни привела ее в Екатеринодар, где столкнула с madame Щукиной. Щукина когда-то тоже потеряла ребенка – точнее, ей тоже советовали оставить его в приходе, и та убеждениям поддалась. Возможно, это обстоятельство и стало причиной их странной дружбы.

Прочтя все это в открытом спокойном взгляде Анны Григорьевны, Рахманов сделал вторую попытку завязать разговор.

– Нелегко, должно быть, находиться в услужении у столь… экстравагантной особы, как Ираида Митрофановна?

– Я вполне довольна своим местом, madame добра ко мне, – охотно ответила Анна Григорьевна и больше ничего добавлять не стала.

Рахманов не сдавался и весьма легкомысленно заметил:

– К вам, может, и добра – а вот бедная Лариса Николаевна от вашей госпожи натерпелась.

– Да, – не меняясь в лице, согласилась она. – Но я просила madame быть добрее к девочке – верю, однажды она прислушается.

И снова замолчала.

Рахманов не мог ни знать, ни видеть, что думает Анна Григорьевна о своей хозяйке на самом деле. Предана ли ей, завидует ли успеху, крепко любит или люто ненавидит? Что бы ни спросил – с губ этой женщины не сходила вежливая полуулыбка, но лицо оставалось непроницаемым. Даже брови ни разу не шелохнулись.

Он сделал третью попытку: