Онлайн книга «Норд, норд и немного вест»
|
– Ты бы знаешь чего… помог тут мне. – Я? – Ну. – С чем? – С ними, – и Петрович кивнул головой в сторону кухонной двери. – С ними-то как я тебе помогу? – Не знаю, у тебя же высшее образование, а не у меня, вот ты и подумай. Но смотри: вот Маша с твоего прошлого прихода из комнаты не выходила, но тишина была, а теперь – слышишь (оба прислушались): ревёт. Значит и до завтра не выйдет, а Егорку надо бы в садик отвести, он сегодня целый день в квартире просидел. Да и к ней на работу сходить бы надо – объяснить ситуацию, а то, знаешь, слёзы-то высохнут и жизнь надо будет продолжать, а как, без работы-то? – Ну, в принципе, могу, да. Объясни мне, где садик и её работа, всё организую. Я с людьми разговаривать умею. – Это я вижу. А сегодня? – А что сегодня? – Макароны с тушёнкой у нас и шаром покати. Ну полбулки ещё есть, ты в магазин бы сходил, что ли, и Егорку с собой взял – проветрить его. – Я с детьми не очень как-то… не умею. – Да ты не ссы – он же не грудной, титьку ему давать не надо, да и Егорка парень самостоятельный, за тобой ещё присмотрит. – Ну давай тогда по третьей, и мы двинем! – А остальное? – Петрович показал бутылку. – А остальное – потом! Я же не могу с ребёнком по улице пьяный ходить! – Тоже верно. Ну… давай… не чокаясь. Егорку надо было одеть – не вести же его на улицу в колготах и рубашке. Петрович осторожно зашёл в комнату Маши – она не обратила на это никакого внимания, но плакать стала тише, даже не плакала, а лежала и всхлипывала. – Машка, это я… ой, Маша, простите старческий маразм, я тут кое-что… взять надо. Ты лежи-лежи, я аккуратно, это по делу, не переживай. Я тут… сейчас… секундочку… а, ну вот… всё… пошёл-пошёл… Своих детей Петрович никогда не растил, чужих всё время не то, что прямо избегал, но старался держаться в стороне от бытовой составляющей. Миша в этих делах тоже был подкован слабо, да, к тому же и не на все копыта – только и помнил, как его самого одевали, хорошо ещё, что мода с тех пор не сильно изменилась. Кое-как они снарядили Егорку и обрадованные тому, что уже и полдела сделали, отправились на прогулку. – Вы там смотрите на дороге внимательно только! – крикнул им вслед Петрович. – Да не маленькие! – ответил Егорка, а Миша промолчал, потому что хотел сказать то же самое, но успел только открыть рот. Едва Петрович захлопнул дверь «Дерзят ещё!» из своей комнаты выскочила Маша: – Где Егорка? Петрович, я же… на тебя… я… – Спокойно, Маша, они с Мишей пошли в магазин и прогуляться, тебе не о чем волноваться. Петрович неумело и робко, как хрустальную вазу, приобнял Машу за плечи, заглянул в глаза (красные, опухшие и когда-то карие, а теперь и не поймёшь какого цвета): – Успокойся… деточка (на слове «деточка» он споткнулся), всё будет хорошо, поверь мне. Маша неожиданно, резко обняла Петровича, уткнулась ему в плечо и заплакала громко и некрасиво. – Ну-ну, деточка, ну-ну… поплачь, оно, дело такое, нужное, поплачь… * * * – А ты Славу давно знаешь? – Егорка шёл, стараясь шагать широко, рядом с Мишей, крепко держа его за руку. – Очень давно. Лет десять уже, закадычные мы с ним дружки. – А что такое закадычные? – Это не разлей вода (а вода-то и разлила – тут же дошло до Миши, но виду он не показал). И в горе мы с ним, и в радости, и делимся друг с другом всем. Вот всё у нас общее (говорить о Славе в прошедшем времени Миша ещё не научился). – Хорошо вам. – Да. – А он же папа мой? – Кто? – Ну Слава. – Слушай, ну да, выходит, как и папа был бы, если бы вот не случилось…такое… – Он умер? – Да, Егорка, умер. – Заболел? – Можно и так сказать. Но ты не грусти, знаешь, он бы не хотел, чтоб ты грустил (врать Егорке было отчего-то легче), он бы хотел, чтоб ты радовался жизни и приключениям и свою маму чтоб поддерживал. Ты теперь старший мужчина в семье – на кого ей опереться теперь? – Он хороший был, – вздохнул Егорка, – и всё равно мне грустно. – И мне, Егорка, грустно, и маме твоей грустно, но что поделаешь: жизнь, Егорка, штука такая, не всегда весёлая. – А ей теперь всегда будет грустно? А мне? – Нет, не всегда, навсегда ничего не бывает, и грусть тоже пройдёт. – А сейчас кажется, что нет. – И мне кажется, что нет, но, вот увидишь, пройдёт. – А ты не обманываешь? – Я? Я никогда не обманываю, тем более детей. А не хочешь ли ты мороженого, например? Не то, чтобы помогает от грусти, но и не мешает же ей? – Я не знаю, мне, наверное, нельзя, я же ещё не обедал. – Дело поправимое – вон столовая, пойдём по котлете ударим, да и делов! – А зачем нам ударять по котлетам? – Съедим, значит, это просто выражение такое. – Взрослое? – Да нет, обычное. – Смешно звучит. А меня не наругают, если я так скажу? – Нет, что ты! Ну так как, насчёт котлет, а потом мороженого? В столовой по причине буднего дня и времени далеко за обед посетителей почти не было. Миша быстро провёл ревизию блюд (а за годы учёбы в военном училище и службы уж что-что, а нравиться поварихам он научился и исполнял это всегда филигранно) и от первого решено было отказаться – взяли макарон с сыром, тефтели и по компоту. Салат? Нет, сказал Миша, капусту оставим парнокопытным, а мы, хищники, предпочитаем мясо. Ну и макароны. Мороженое решили есть в парке на лавочке – и Егорка больше кислорода получит, и Миша по нормальному солнышку истосковался. Ели мороженое и кормили припасённым из столовой куском хлеба голубей, Егорка расспрашивал про морскую службу – всё никак не мог решить, кем он станет, когда вырастет: космонавтом, пожарным или моряком, и Миша охотно поддержал эти его выборы профессий, но настаивал, что моряком всё-таки лучше всего. Они уже съели мороженое, а голуби склевали весь хлеб и топтались вокруг, нагло заглядывая в глаза, а Миша всё перечислял преимущества, загибая пальцы, а, когда они заканчивались, разгибал и загибал их вновь и выходило, что, как ни крути, а нет более достойного занятия для такого красивого и умного мальчика, как Егорка в будущей его жизни. Потом они ещё погуляли, и Миша вслух удивлялся, как в такого маленького Егорку помещается столько много вопросов, а про себя думал, что дети, оказывается, не так уж и страшны и неудобны, как он думал раньше, и, мало того, что общаться с Егоркой оказалось приятно, но ещё он впервые с момента гибели Славы смог отвлечься от бесконечных мыслей об одном и том же, об одном и том же, но с разных сторон и смог думать об этом отвлечённо. |