Книга До последнего слова , страница 32 – Тамара Айленд Стоун

Обычно меня очень раздражает, когда чужие люди начинают копаться в моей музыке: я считаю ее чем-то очень личным, так что для меня это все равно что копаться в моем ящике с нижним бельем, но сейчас я почему-то говорю «Ну конечно!» в ответ на предложение Эй-Джея и сообщаю ему свой пароль, как будто в этом нет ничего необычного. Краем глаза наблюдаю, как он скользит пальцем по экрану моего смартфона. И отчего-то у меня не возникает желания вырвать телефон у него из рук.

– Хм… – протягивает он.

– Что такое?

– На грани забытья. Тот потаенный мир. Все вновь переосмыслить. Это точно названия плей-листов, а не креативный способ подготовки к выпускным экзаменам?

Я ни разу никому не показывала свои плей-листы и не рассказывала, как даю им названия, но Эй-Джей смотрит на меня с искренним любопытством.

– Тебе все это покажется полной чушью.

– Давай проверим.

По выражению его лица видно, что соскочить с этой темы он мне не даст.

– Ну ладно. Когда я училась в пятом классе, мы с мамой пошли в библиотеку, на лекцию одного лингвиста. Мне ужасно не хотелось туда идти, но в итоге он меня очаровал. Лекция была о словах – откуда они берутся, как появляются новые, как политики, рекламщики и даже журналисты используют их, чтобы втайне манипулировать общественным мнением. С тех пор слова играют для меня очень важную роль. Особенно тексты песен. Я не просто слушаю песни, я изучаю их. Это у меня такое хобби, если можно так выразиться.

А вот Психо-Сью не считает, что это хобби. Она называет это одержимостью. Ритуалом. Как угодно.

Эй-Джей смотрит на меня ободряюще. Я по-прежнему вижу в его глазах интерес. И потому продолжаю свой рассказ.

– Кажется, я уже упоминала, что у меня пунктик на цифре три? Так вот, когда я заканчиваю составлять новый плей-лист, я выбираю песню, которая лучше всего отражает его настроение. Затем выбираю из ее текста три слова, которые и становятся названием. Взять, к примеру, плей-лист «С тобой растаять». Он состоит из задорных танцевальных хитов и начинается как раз с песни «С тобой растаять» ^[6]. Мне очень нравится слово «растаять»… Оно такое образное! И точно характеризует плей-лист в целом – оно такое же тягучее, броское. Рас-та-ять, – по слогам произношу я и невольно улыбаюсь. – Видишь. Стоит только его произнести – и я становлюсь счастливой!

Вновь смотрю на него через правое плечо, гадая, не подумывает ли он о том, чтобы попросить меня высадить его на тротуаре и поскорее сбежать от сумасшедшей. Но он лишь скользит пальцем по экрану моего смартфона.

– Я бы послушал историю плей-листа под названием «Схватиться за штурвал», – говорит он и выразительно смотрит на меня. – Штурвал. Сейчас это слово нечасто услышишь.

Хм. Даже не знаю, как объяснить название этого плей-листа, не сболтнув лишнего. Но все равно попробую.

– Это из четвертой песни, она называется «Юные странники», поет группа «The Shins».

– Крутая песня, – одобряет он, слегка покачивая головой ей в такт. Я вижу, что он вслушивается в слова, пытаясь уловить нужную строку.

Решаю упростить ему задачу и цитирую строки по памяти: «Порой невыносимо хочется скорей схватиться за штурвал, чтоб сгинуло все побыстрей в волнах холодных». Останавливаюсь на светофоре.

– Мне очень нравятся эти слова. Не то чтобы мне все время хотелось схватиться за штурвал и утопиться, но порой такое желание возникает.

Прекрасно. Теперь он смотрит на меня так, будто всерьез беспокоится о моей безопасности.

– Это довольно депрессивный плей-лист. Я включаю его, когда надо выплакаться. Но не волнуйся – мыслей о самоубийстве у меня нет, все в порядке.

– А что такое «Песня для Тебя»? – спрашивает Эй-Джей, и на моих щеках тут же проступает румянец, когда я вспоминаю о плей-листе, состоящем из акустических песен, которые я отбирала, представляя, как он бы их исполнил. По ночам я иногда надеваю наушники, закрываю глаза и воображаю, как он поет их мне.

– Да так, обыкновений плей-лист, ничего особенного, – отвечаю я, надеясь, что он не станет его открывать и проверять содержимое.

Отвечает он не сразу. Музыка тоже замолкает, а потом он просит свернуть на его улицу.

– Так, значит, интерес к словам возник у тебя уже давно?

– Ага. А вот к поэзии – совсем недавно.

Судя по всему, мы уже совсем рядом с его домом, но я пока не могу его выпустить. Пытаюсь придумать вопрос, чтобы за разговором он не заметил, что мы уже приехали.

– А когда ты начал играть на гитаре?

– В седьмом классе, – коротко отвечает он.

Отвлеки его разговором. Отвлеки.

– А почему ты выбрал именно гитару?

– Из-за тебя. – Он продолжает скользить пальцем по экрану моего телефона и не сводит с него глаз.

– Из-за меня?! В смысле?

– Тебе это и впрямь интересно?

Украдкой кошусь на него.

– Конечно.

– Нам вон туда, – говорит он, указывая на длинную, крутую подъездную дорогу. Проверяю одометр. До тройки осталось всего ничего. Сворачиваю налево, жму на газ и останавливаюсь напротив дверей в его гараж. Когда нажимаю на тормоза, показания одометра не сильно меняются, но я почти у цели.

Три! Ура!

Выключаю двигатель и устраиваюсь в кресле поудобнее – так, чтобы лучше видеть Эй-Джея.

– Так какая связь между мной и гитарой? – интересуюсь я. Меня одолевает любопытство, но, вглядевшись в его лицо, я начинаю в этом раскаиваться.

– Хорошо, это было не вполне из-за тебя. Скорее, из-за группки детей, которые вели себя примерно так же, как ты в детстве.

Ох. Внутри у меня все сжимается.

Он возвращает мой телефон на держатель.

– В пятом классе я перешел в новую школу, но, как нетрудно догадаться, мне и там досталось, – со смешком сообщает он, хотя в этом нет ровным счетом ничего смешного. – И тогда мама отвела меня к логопеду. Я ходил к нему еженедельно, но особых успехов не достигал. И в итоге решил, что проще вообще молчать.

Судорожно вздыхаю и сжимаю губы.

– Но в седьмом классе у меня появилась замечательная учительница по музыке. Она одолжила мне гитару. Она занималась со мной каждый день после уроков, весь год, и научила меня играть. Музыка подарила мне то, чего у меня никогда не было. Благодаря ей я… обрел голос, наверное.

– Понятно… – отвечаю я, внимательно вслушиваясь в каждое его слово.

– А однажды я начал петь. И тогда заикание прошло. Совсем.

– Правда?