Книга Ресторан "Хиллс", страница 14 – Матиас Фалдбаккен

Столик Хрюшона обслуживаю я. Я не могу тотчас же ломануться к ним. Наверное, не помешало бы выдвинуть стул для юной дамы, но я вешаю щетку для сметки крошек на крюк и принимаюсь выравнивать стопку меню. «Дама», говорю я. Трудно сказать, дама она или девушка. Дама или девочка. Она какая-то дама-ребенок. Она «взрослая» во всех отношениях. Абсолютно «взрослая» по общему впечатлению, производимому ею; да и одета слишком рафинированно, ребенок не сумеет так подобрать вещи, не говоря уж об их стоимости. Но вот этот флёр первой юности, не до конца распустившейся свежести, кажется сознательно культивируемым, и не в стиле неиспорченной наивности, а утонченно. Профессиональным образом. Повернется ли у меня язык сказать – спекулятивным образом?

– Самая тонкая струна звучит всех чудесней, – говорит Мэтр, окидывая меня непроницаемым взглядом прячущихся в глубине подглазных мешков глазок. Я понимаю, что мне пора принять заказ на напитки. Обычно-то я всегда оказываюсь на месте, когда требуется. Не стоит доводить до того, чтобы Мэтру приходилось вмешиваться и подавать сигналы глазами или еще как-то. Я «поспешаю» к столику.

– Ну вот, хорошо, – произносит Хрюшон с улыбкой, давая понять, что бутылка белого бургундского пришлась бы к месту.

Я раздаю меню по направлению часовой стрелки, начинаю с Дамы-детки. Не хочу хвастаться, но жест, которым я одной рукой элегантно раскрываю обложку точно на странице с обеденным меню и вручаю ей так, чтобы было удобно и приятно читать, и плавен, и молниеносен: отшлифован опытом. Она взглядывает на меня и кивает. Блез последним получает меню, я его не раскрываю, поскольку Блез сидит справа под неудобным для меня углом; Блезу меню достается закрытым.

– Подсказать вам что-нибудь? – говорю я.

– Спасибо, не нужно, – говорит Хрюшон.

– Могу порекомендовать камбалу, она сегодня особенно удалась.

– Не стоит, благодарю вас.

Могу порекомендовать? Что же это я лезу, куда не просят? Разве Хрюшон не сказал спасибо, не нужно? Камбала сегодня удалась не лучше и не хуже обычного. Что я такое мелю? Я удаляюсь к стойке с напитками и прошу у Шеф-бара два бренди. Она споро наливает два «стравеккио», я отношу их в обеденный зал и ставлю один снифтер перед Хрюшоном, другой перед Блезом. Хрюшон, снимая очки, в которых он читал меню, любезно оборачивается ко мне.

– Это что? – спрашивает он.

– Стравеккио, – говорю я.

– Что?

Я чувствую, как на затылке у меня начинает дергаться тик, и говорю – простите, мне очень жаль, я ошибся. Принес чужой заказ. Я качаю головой, забираю снифтеры с бренди и возвращаю их на барную стойку.

– Что, прокисло? – спрашивает Шеф-бар. Открывает «стравеккио» и нюхает. Я стою рядом, пошатываясь и не переставая качать головой. На скулах гуляют желваки.

* * *

– Кто она такая? – спрашиваю я шепотом, наклонившись к самому ее уху словно подхалим.

– Ну что тебе сказать… – Шеф-бар напускает на себя вид знатока. – Можно попробовать вычислить.

– Давай попробуем.

Она поднимает в воздух три изящных пальца без маникюра и крепко, аж за ушами трещит, задумывается.

– Я так думаю, Грэхем разменял уже седьмой десяток. А девушке сколько лет может быть? Двадцать? Тридцать? Вряд ли ей больше тридцати пяти. Этого не может быть. Но и не меньше двадцати. Или меньше? Семнадцать-восемнадцать? Нет. Все двадцать, не меньше. Ни фига она, чуть не сказала я, не подросток. Я бы ей дала тридцатник. Но это трудно определить. Ты и сам видишь, возрастные этикетки отскакивают от ее лица, как вода от головки сливочного масла.

– Да уж точно, – говорю я.

– Дочери Грэхема хорошо за тридцать, и она учится в Лондоне, это нам известно. Это не она.

– Не она.

– У нее нет детей в возрасте около двадцати.

– Нет.

– У Блеза, насколько известно, детей нет, а внуков и подавно. Ему максимум полтинник.

– Может, она его падчерица? Дочка Катарины от другого мужчины?

– Нет, у Катарины сын. И посмотри, как они себя держат. Они не родственники.

– Я заметил, – говорю я.

Шеф-бар то покрутит в пальцах ручной пресс для эспрессо, то взвесит его на ладони, ровно на уровне пряжки на поясе. Взгляд ее направлен куда-то за горизонт. Я жду, что последует дальше.

– Кто-то сказал, – говорит она, – что война – это самая разумная форма иррациональности.

– Серьезно?

– Ну, это было сто лет назад…

– Здесь есть о чем задуматься, – говорю я.

– Это мне приходит в голову, когда я смотрю на нашу девушку.

– А.

– Что-то в ней есть подстрекательское, не то чтобы прямо-таки подстрекающее к войне, но подзуживающее, возбуждающее.

– Да, есть о чем поразмыслить…

– Определенно.

– А конкретнее?

– Я обратила внимание на одну забавную деталь, – говорит Шеф-бар.

– Расскажи.

– У декоративных дам редко бывают прозвища. Представительских дам зовут как-нибудь на манер Жасмин, Каролина, Дженнифер, Камерон, Миа, Билли, Синди, Фланнери, Мира. А у этой есть прозвище.

– Да что ты?

– Ее называют Злоты. Имя-то у нее, собственно, другое, но называют ее Злоты.

– Шутишь.

– Нет, я сама слышала.

– Но кто она такая?

– Не все сразу. Будь паинькой.

* * *

Шеф-бар подмигивает мне и говорит «будь паинькой». Это чересчур. Ей надо успокоиться. Нельзя бросаться такими намеками. Я беру в руку тряпку, не нужную мне сейчас. Смотрю на щетку для крошек. Я на кухню собирался? Надо было добавить «стравеккио»? Внезапно ощущаю легкое головокружение. Или нет, пожалуй, это не головокружение, это скорее какой-то моментальный глюк, некий провал в памяти, секунда или две схлопываются вместе и исчезают, и я на мгновение теряю ориентацию. Поле зрения заволакивается дымкой. Но вот я снова здесь, и включается программа обслуживания Хрюшона, отработанная годами до автоматизма. Хрюшону, когда он соберется сделать заказ, нет необходимости подавать мне никаких «знаков», нет необходимости привлекать мое внимание; я знаю, когда Хрюшон готов. Я это чувствую. Направляюсь к его столику. Сидя ко мне спиной, он начинает перечислять, обращаясь в воздух перед собой, ему не требуется оборачиваться, он знает, что я тут.

– Мы возьмем обычного, но две бутылки, не одну; еще воды, и, пожалуй, закажем уже поесть? – обращается Хрюшон к Даме-детке.

Дама-детка, не отрывая глаз от меню, качает головой и пропускает свою очередь, давая возможность сделать заказ соседу, но сидящему не с той стороны, где положено, а с правой, то есть Блезу.

– Для козленка, пожалуй, рановато? – говорит Блез и старательно хохочет, озираясь вокруг. – Я возьму улиток. Пусть положат две штучки дополнительно, будет в самый раз.