Книга Стазис, страница 33 – Вадим Картушов

«Притворяется».

Конечно, он не притворялся. На нервах (какое счастье, у меня есть нервы) Синклер задал Горбачу еще несколько вопросов, но тот, кажется, действительно нашел зерно в мешке. Откуда в мешке могло взяться зерно, Синклер не знал. То, что он по глупости принес в Красноармейск, чтобы показать князю Хлеборобов, забрал Коршун. И бог знает, что он собирается с ним сделать. Одного Синклер не ожидал – что зерно заработает так быстро. Он смог отогнать от церкви боевой хор, который завел Песню к Радости. Повезло, что в Петровском сохранился колокол. Эмиссары почти допели мерзейшую из всех, самую отвратительную и самую смертоносную боевую песню. Редкая штука. Для нее нужен слаженный хор довольно могучих существ. Дважды в жизни Синклер видел, как полная рота вооруженных и подготовленных бойцов из мощного клана попала под Песню к Радости. Некоторые из них разбились по парам, как в детском саду, и со смехом выдавили друг другу глаза большими пальцами – синхронно, на раз-два-три. Другие, улыбаясь, шли к эмиссарам, раскинув руки для объятий, пока оставшиеся палили в воздух и хохотали.

Сам Синклер в это время сидел на холме в сотне метров от побоища, пристегнув себя на всякий случай наручниками к дереву. Бойцов было не спасти. Да и вообще, это был неприятный клан. Что они делали в Капотне? Кто в здравом уме туда пойдет без танка? Умники, прими Господь их души.

«Очень смешно каждый раз, когда ты про Господа».

Когда Синклер спрятал зерно, оно погасло. Каким-то образом его присутствие гасило излучение зерна. Но не всегда. Однажды он был рядом с Москвой, набрал несколько зерен и разложил их на разном от себя расстоянии. Провел такой натурный эксперимент, но корреляции не нашел. Потом сжег их все. Удостоверившись, что эмиссары ушли, Синклер успокоил Горбача и уложил его спать. Тот требовал объяснить, что такое зерно и что за песню пели эмиссары.

– Если найдешь. Того, кто точно. Объяснит, что такое. Зерно. Это точно будет. Плохой человек, – ответил Синклер.

– Да я слышал про зерно, оно для очага нужно. Это такой концентрат Стазиса, правильно? Как батарейка Стазиса. У нас была постовая инструкция, там написано, сразу сжигать. Но не написано, как они выглядят, – сказал Горбач.

– Это слишком примитивно. Но пусть батарейка. Хватит для начала, – ответил Синклер.

Горбач хотел еще что-то спросить. От волнения он раскраснелся, начал слегка заикаться и даже подпрыгивать на месте. «Странный парень, – подумал Синклер с приязнью. – Обычно те, кто вышел из-под Песни к Радости, пару часов сидят отмороженные. А у этого все как-то наоборот, не как у людей».

– А что они пели? Я знаю, у них песни есть разные. Есть такие, чтобы враги бежали, чтобы страх, чтобы замереть, еще какие-то. Командир сквада говорил, что он однажды начал орать на эмиссара, тот сам испугался и убежал, – сказал Горбач.

– Командир твой. Врун и тупица, – ответил Синклер. – Невозможно перекричать. Песню эмиссара. Знаешь что? Они даже. Не поют. Звука нет. Никакого.

Ему удалось удивить Горбача. Он все-таки очень мало знал о жизни за пределами клановых городов. О жизни на вольном выпасе Стазиса, где корова мало чем отличается от дерева, где все течет по своим законам. Обычно не туда, куда ты думаешь. Пространство, где все не так.

– Это как вообще? В смысле звука нет? Я же слышал сам, еще какой звук. Никогда бы такого звука не слышать.

– Все слышат. А звука нет, – объяснил Синклер. – Десять лет назад. Клан Юродивых из Калуги. Собрал акустиков, звукотехников. Умных, ученых. Даже одного артиллериста. Спец звуковой разведки. Собрали измеритель. Пошли слушать. Регистрировать. Эмиссаров у Москвы. Те всегда. Поют на МКАДе.

– На Кольцевой дороге? В смысле почему именно там?

– Песенное кольцо, – сказал Синклер.

– И что – песенное кольцо? В смысле – песенное кольцо? – спросил Горбач, немного подумав.

– Долго объяснять. Как крепостная стена. У вас в Красноармейске. Только иначе.

Горбач, видимо, вспомнил Красноармейск и помрачнел. Они переместились к почти погасшему костру. Нахмуренные черты Горбача немного подсвечивало малиновым светом от подернувшихся пеплом углей. В такие же превратился его город.

– Забудь. Дрянь городишко, – сказал Синклер.

– Легко тебе говорить.

– Легко, – согласился Синклер.

– Так что там эти звуковые акустики? Что они сделали? – спросил Горбач.

– Звуковые акустики, – повторил Синклер и улыбнулся.

– Чего?

– Глупость какая. Звуковые акустики. Оксюморон.

– А они не звуковые? Ты же сказал, звуковые техники, – удивился Горбач.

– Ладно. В общем. Звуковые акустики. Неделю сидели. Измеряли звук. Умным прибором.

– И?

– Ничего не измерили. Нет там звука. Звук – это колебания. Воздух колеблется. Бьет в уши. Там молоточки. Бьют мелко. В итоге слышишь звук. А тут. Ничего не било, – сказал Синклер.

– Может, у них прибор сломался? Или молоточки в ушах эти?

– Были и другие. Много раз мерили. Даже записывали. На диктофон, на микрофон. Ничего не писалось. Тишина. Поэтому нельзя. Послушать в записи. Песни эмиссаров. Напеть только.

– Стой, а как же глухие? – спросил Горбач. – Они слышат или нет? У них же молоточки в ушах сломаны, правильно? А беруши зачем дают на посты, паклю для бойцов?

– Глухие тоже. Слышат песни. Медицинский факт. Беруши для успокоения. Психологический прием. В реальности. Не помогают.

Горбач так удивился, что захлопал глазами, открыл рот и чихнул. В здании старой церкви было пыльно. Где-то невдалеке прокричала ночная птица. Лунный свет, который падал на разодранные иконы и остатки церковного убранства, стал менее ярким. Синклер понял, что до рассвета осталось недолго.

– Ладно, все. Спать ложись. Спать мало совсем. Я дежурю. Завтра идти. Далеко.

– Куда? – спросил Горбач.

– Завтра расскажу.

Горбач лег рядом с Лизой. Она не проснулась от песни эмиссаров, от разговора, от колокола. Даже позы не изменила, не перевернулась во сне. «Удивительно крепкие нервы у ребенка, – подумал Синклер. – Может, они все сейчас такие вырастают?»

Потом посмотрел на Горбача. В полусне его лицо стало совсем детским и жалобным. Синклер вспомнил, что этот цыпленок ненамного, в общем, старше девочки, которую взялся защищать. Наверное, все-таки не все дети сейчас вырастают такими.

Горбач даже во сне терзался сомнениями. Он то машинально стягивал часть куртки с Лизы на себя, то пытался накрыть ее снова. Несколько раз просыпался, смотрел ошалело, снова задремывал. «Не идет ему сон», – подумал Синклер.

– Из миража. Из ничего. Из сумасбродства. Моего. Вдруг возникает. Чей-то лик, – тихо сказал Синклер, как колыбельную.

Лицо Горбача окончательно разгладилось. Он решил вопрос с курткой, свернулся калачиком и заснул, приобняв Лизу одной рукой. Вскоре они стали сопеть в унисон.