Онлайн книга «Юность Жаботинского»
|
Тем временем второй студент поддразнивал Нюру и Нюту, уверяя, что обе они тайно влюблены в Марусиного брата Сережу: «поровну, конечно». Их записки к нему, говорил студент, начинаются так: «Родной наш…», и одну строку пишет мать, а следующую дочь. – Это не нужно, – отшучивались Нюра и Нюта, – у нас один почерк. Но Зеэв с удивлением заметил, что обе слегка – «поровну» – порозовели. Впрочем, это мог быть и просто отблеск заката: небывалой красоты развернулся в тот вечер закат. Гребцы бросили грести, лодка даже не покачивалась. Кто-то вздохнул: – Хороши у Господа декораторы. После этого Нюра с Нютой, женщины образованные, рассказали историю из французского сборника легенд. Жил-был рыцарь, у которого отроду не было сердца, но знакомый часовщик сделал для него хитрую пружину, вставил в грудь и завел раз навсегда. Рыцарь с пружиной вместо сердца ездил по дорогам и защищал вдов и сирот, в крестовом походе спас самого Бодуэна, графа Фландрии, увез из терема, охраняемого драконом, прекрасную Веронику и обвенчался с нею в соборе – отличная была пружина. А после всего, покрытый славой и ранами, разыскал он того часовщика и взмолился Христа ради: да ведь я не люблю ни вдов ни сирот, ни святого гроба, ни Вероники, все это твоя пружина, осточертело: вынь пружину! Второй белоподкладочник придумал кораблекрушение. Только трое спаслось на необитаемом острове: мичман и две пассажирки («второго класса», прибавил он ехидно), мать и дочь. На острове обе дамы влюбились в мичмана («поровну»), но, будучи «адски благовоспитанны», и помыслить не могли ни о каких вольностях. И вот случилось два чуда: во-первых, оказалось, что на том острове законом разрешается многоженство, а во-вторых – когда мамаша однажды хорошенько помолилась Богу, Бог сжалился: ее дочь перестала быть ее дочерью и стала ее племянницей, и так далее. Он очень забавно рассказал эту чепуху. Снова ли зарумянились Нюра и Нюта, уже не было видно: быстро темнела ночь, пока еще безлунная. Только звезды светили так, что гладкая вода, полная фосфора, при каждом всплеске весла рассыпалась гроздьями хрустального бисера. Следующим рассказчиком был Зеэв. – Я расскажу не ерунду, а правду, – объявил он. – Когда я был в третьем классе, потрясающее впечатление произвели на меня и товарищей две строчки из оды Антиоха Кантемира «Уме недозрелый»: «Румяный, трижды рыгнув, Лука подпевает: “Наука содружество людей разрушает”». Мы учредили тайное «Содружество румяного Луки», оккупировали одну долинку, вон там, на Ланжероне, и окрестили ее «Республика Лукания». Построили там крепость из наворованных кирпичей, зарыли в землю жестянку из-под чаю Высоцкого – то был наш секретный почтовый ящик, в нем хранилась наша полуподпольная газета «Шмаровоз» с приказом по Министерству народного просвещения: «заменить греческий язык латинским, а латинский греческим»… Но аудитория не поверила в Луканию, Зеэв стал обиженно показывать им пальцем в ту сторону, где ночь сокрыла берег Ланжерона, и божился, что и теперь еще может найти ту долину и даже предъявить уцелевшие огрызки крепости… Вдруг Маруся откликнулась: – Покажете мне? Еще сегодня ночью, на обратном пути? Я домой пойду с вами. После этого была очередь Самойло рассказывать, и он внес свою повинность скупо и кратко: – Жила была одна девушка, и постоянно любила играть с огнем, вот и кончилось тем, что обожглась ужасно больно. Всё. Даже при свете звезд Зеэв разобрал, что Маруся высунула ему язык. И тут же вскочила, стала во весь рост на носу закачавшейся лодки и заявила: – Теперь я. Жила-была одна девушка и любила играть с водою, и однажды была чудесная ночь на море, и она решила купаться прямо с лодки. Мальчики, не сметь оглядываться! Самойло, убирайся с кормы и сядь спиною. – Вы… не простудитесь? – робко спросила Нюра, мать Нюты, а больше никто ничего не сказал, даже Самойло молча пересел и закурил папиросу. Зеэв сидел на передней перекладине, ближе всех к носу плоскодонки, прямо над ним зашуршал батист ее платья, и было это почему-то так возбудительно, что пришлось ему закусить губу и сжать руками колени от невнятной дрожи где-то в душе и очень внятного возбуждения в чреслах. Конечно, теперь, в нашем веке, ни одного юношу это бы не взволновало, он сидел бы спиной к девушке и спокойно давал ей советы, как удачнее прыгнуть в воду, но тогда было другое время. Студент-белоподкладочник, сидевший с ним рядом, вдруг запел «Из-за острова на стрежень…»: бессознательно захотел заглушить шорох ее платья. И молчали Нюра и Нюта, только ближе прильнули друг к дружке, словно Марусина дерзость и с них срывала какие-то невидимые чадры. – Аддио навсегда! – крикнула Маруся, и Зеэва обдало брызгами, а вдоль лодки с обеих сторон побежали бриллиантовые гребни. Слышно было, что она уплывает по-мужски, наразмашку, и по ровным ударам ладоней можно было сосчитать, сколько она отплыла. Десять шагов – пятнадцать – двадцать пять. – Маруся, – тревожно позвала Нюра или Нюта, – зачем так далеко… Оттуда донесся ее радостный голос: – Нюра, Нюта, глядите, я вся плыву в огне, жемчуг, серебро, изумруд – Господи, как хорошо!.. Мальчики, теперь можете смотреть: последний номер программы – танцы в бенгальском освещении! Что-то смутно-белое металось там за всплесками алмазных фонтанов, и глубоко под водою тоже переливался жемчужный костер, и до самой лодки и дальше добегали от Маруси сверкающие кольца. Нюра спросила, осмелев: – Не холодно? – Славно, уютно, рассказать нельзя… – Маруся смеялась от игривого блаженства. – Теперь отвернитесь: я лягу на спину – вот так – и засну. Не сметь будить! – Через минуту тишины она добавила, действительно сонным сомлевшим голосом: – Я бы рассказала, что мне снится, только нельзя… А когда подплыла обратно к носу лодки и ухватилась за борт, у нее не хватило мускулов подняться, и она жалобно протянула: – Вот так катастрофа. – Мы вас вытащим, – заторопились Нюра и Нюта, подымаясь, но еще больше заторопилась Маруся: – Ой, нет, у вас и силы не хватит. Не вы… Она не сказала кто, но Самойло молча поднялся, бросил папиросу в море и пошел к ней, переступая через сиденья. Он сказал отрывисто: «возьми за шею», плоскодонка резко накренилась вперед, корма взлетела высоко, он вернулся обратно и сел на прежнее место на дне. – Еще минутку, не сердитесь, – говорила позади всех Маруся, – надо обсохнуть. – Голос у нее был как будто просящий, но под ним чувствовалось, что она все еще смеется от какой-то своей радости. Минута прошла (студент опять запел), потом опять зашуршало, и еще через минуту она шумно соскочила на дно, воскликнула: – Готово – ангелы вы терпеливые! – схватила певшего студента за голову, откинула ее назад и поцеловала в лоб, прибавив: – Относится ко всем. Но еще это был не конец той ночи… |